Катастрофа отменяется

Тогда тоска бывала непереносимой, и Чердынцев слонялся по станции, словно терьякеш[2], хотя сотрудники знали, что их руководитель и вина почти в рот не берет, особенно зимой. Летом, после обхода ледника, если сотрудник искупался в ледяных озерах, он выдавал «пострадавшим» немного спирта и сам, случалось, принимал его, как противопростудное.

Однажды зимой почтальон, тот самый, который погиб потом под Темирханом, как предполагал Адылов, доставил на станцию частное письмо, адресованное начальнику. Чердынцева не было дома — ушел на проверку верхних датчиков на плоскогорье: туда уходили с ночевкой, а бывало, что застревали и на неделю из-за метелей в Ледовом приюте, — стоял там каркасный домик на две койки с печкой и запасом топлива и пищи. Каракозов и Галанин, делившие власть и ответственность на станции в случае отсутствия начальника, долго разглядывали обычный «гражданский» конверт с размашисто написанным адресом. «От женщины!» — брякнул Галанин, но Каракозов не поверил. Письмо было положено на письменный стол начальника и ожидало его еще трое суток. Галанин, «начальник» радиостанции, поговорил даже с гляциологами, дежурившими на леднике Федченко, об этом таинственном письме. Гляциологов — раз-два и обчелся, они друг о друге знают все. Федченковцы не поверили, что Александр Николаевич может получать письма от женщин. Обо всем этом Чердынцев узнал уже весной, встретясь с федченковцами на зональной конференции. А тогда он получил письмо на третьи сутки.

Он с трудом разогнул обмороженными пальцами плотный белый лист, и в глаза словно ударил отблеск моря. Впрочем, он тут же прогнал эти ненужные воспоминания. И читал письмо уже с отчужденным любопытством.

«Почему Вы тогда уехали так внезапно? Я чем-нибудь обидела Вас?»

Подбросив этот коварный вопрос, Волошина переходила к тому, что она именовала «деловой частью письма». Ей, видите ли, удалось убедить своего редактора, что надо немедленно, «в самом срочном порядке», осветить в газете работу гляциологов на Памире и новейшие воззрения ученых на прямую связь между горными льдообразованиями и орошением пустынных земель… — Она, как видно, не теряла времени даром, даже терминологию изучила.

«Мне тридцать лет (она так и писала: «Мне тридцать лет»), я крепка и вынослива, много путешествовала по Союзу, бывала в Арктике и на Чукотке… Не буду утверждать, что у меня крупное дарование журналиста, но работать я умею, и очерки мои получают хорошую оценку читателей. Я уверена, что вмешательство прессы (боже, какие громкие слова!) поможет Вам, Александр Николаевич, в Вашей трудной борьбе…»

Письмо было вполне деловое, он так же деловито и сухо ответил ей, что на станции работают только опытные альпинисты и скалолазы и он лишен возможности пригласить в эти трудные условия новичка, да еще женщину. Ответил и постарался забыть.

Но забыть оказалось труднее, чем вспомнить! И в одно из посещений Темирхана он не поленился заглянуть в районную библиотеку, где и просидел целый день, листая подшивку газеты, в которой работала Волошина. Перелистал ее за все четыре года, пока не добрался до самых маленьких заметок, подписанных ее именем, с которых она только еще начинала работу. И был немало удивлен тем, о чем она писала. Нет, Адылов был неправ, когда сказал, что она пишет о том, почему Федор не любит Машу и что Маша должна сделать, чтобы Федя ее полюбил.

Волошина писала преимущественно о людях странной и неробкой судьбы. Ее герои шли через жизнь своей дорогой, делали открытия, совершали поступки, порой попадали в немилость, но продолжали свою работу. Может быть, у этой журналистки особый глаз, если она умеет выискивать среди десятков тысяч людей именно тех, кто и должен был по праву привлечь ее внимание? Может быть, она и Чердынцева-то отыскала тогда именно по сходности его судьбы с судьбами многих, о ком она уже написала?

Это была лестная мысль, но, подумав, Чердынцев решил, что поступил правильно: и тогда, когда бежал от ее праздного, как ему показалось, любопытства, и теперь, ответив ей отказом на ее просьбу. И дело у него маленькое, и условия трудные.

А кончилось все тем, что он гонится за ней по леднику…

Мало того, что гонится… Он точно знает, что на пороге второго километра, у Белой скалы, бедная Тамара Константиновна будет очень сожалеть, что нелегкая занесла ее на Памир. И Чердынцеву придется читать ей лекцию о методах восхождения и тащить ее на плечах. На один-то день все равно придется принять ее гостьей, не прогонишь же вот так, с дороги…