Каторга. Преступники

Павлопуло был возвращен с дороги, препровожден в Одессу, – и вот перед судом предстали: Каминкер, все время плакавшая, дрожавшая, тщедушная пожилая еврейка; Львов, здоровейший верзила с апатичным взглядом, все время рассматривавший потолок, стену, публику, судей, не обращавший ни малейшего внимания на то, что происходит, словно не его дело касалось! Все время без удержу рыдавшая и кричавшая: «Я не виновата! Я не виновата!» – вдова, покупательница заведомо краденого, оглохшая в тюрьме, ходившая на костылях, когда-то, должно быть, очень красивая, молодая еще, еврейка Луцкер, объявившая суду:

– Прошу не сажать меня около Томилина – он меня убьет.

В кандалах Томилин, успевший уж за это время много раз судиться, осужденный в каторгу, спокойный, очень кратко, но ясно и обстоятельно разъяснивший суду, как было дело.

И страшно интересовавший публику, судей, присяжных, в кандалах же, как уже осужденный в каторгу, живой, подвижной, средних лет, грек Павлопуло.

– Вы меня знали раньше? – спросил он у свидетеля-пристава, специалиста по розыскам.

– Нет, не встречал.

– А имя Пан вам было известно?

– Ну еще бы!

В голосе свидетеля даже послышалась почтительность.

Пан – это воровская кличка Павлопуло.

В воровском круге Павлопуло получил кличку Пан за свою привычку к «хорошей», широкой и богатой жизни. За кутежи и франтовство.

– По тридцати рублей рубашечку носил! – вздыхал на Сахалине Павлопуло. – Паутина-с, а не полотно!

Кличку Пан Павлопуло получил за то, что он шел только на очень большие, крупные дела.

– Мое дело – банки, конторы. Из частных лиц – разве кто уж очень богат, – ну, к нему пойду, у него попрактикую!

Словно снисходил до частных лиц! «Мелкой практикой» Павлопуло не занимался совсем.

Паном его звали еще за необычайно презрительное, высокомерное отношение ко всей воровской братии. «Достойными уважения» и его общества из людей его профессии Павлопуло считал только трех-четырех, «таких, как и он».

– Один есть такой в Москве. С остальными я встречался за границей.

Имя Пана гремело не только в России. Он был известен в Румынии, Турции, Греции, Египте.

– Вообще на Востоке! – пояснил Пан присяжным.

Когда полицейские рассказали суду все это про Пана-Павлопуло, Павлопуло поднялся с места и, звякнув кандалами, ткнул пальцем в грудь.

– Пан – это я!

Старые судейские потом говорили, что более оригинального подсудимого не видывал суд.

Павлопуло обратился к свидетелю, сыну покойного Лившица.

– Скажите, пожалуйста, вы знаете кассу вашего покойного батюшки?

– Да. Она у меня и до сих пор.

– Она такой-то формы? Марка такая-то?

– Да.

– Замок с таким-то секретом? Отпирается так-то и так-то?

Павлопуло рассказал мельчайшие подробности всех секретов кассы.

– Да. Да. Да.

– Скажите, для того чтобы касса открылась без звона, что надо сделать?

– Право… не знаю…

– Припомните хорошенько. Там есть с такого-то бока такая-то кнопка. Если вы ее прижмете, касса откроется без звона.

– С такого-то бока, вы говорите?

– Да, да, вы не торопитесь. Вы припомните. Там должна быть такая-то кнопка.

– Да! Совершенно верно! Есть такая кнопка, и, если ее прижать, касса действительно отпирается без звона! – припомнил свидетель.

– Вы видите! – обратился Павлопуло к суду. – Я лучше знаю его кассу, чем он сам!

Павлопуло отрицал всякое свое участие даже в умысле на убийство.

– Неужели я на такую глупость способен?! – восклицал он горячо и убедительно. – Зачем мне? У меня, слава Богу, есть своя специальность!

Так и сказал: «слава Богу». И так часто и с таким увлечением упоминал про «специальность», что председатель наконец спросил:

– Про какую это вы все специальность толкуете?

– Кассии открывати!

– А!

– Я за свою специальность даже кандалы ношу! – с гордостью говорил Павлопуло, словно и невесть какой знак отличия получил. – Я за свою специальность, вы слышали, за границей известен. Я за свою специальность Сибирь получил!

– Я, господа присяжные, такой же, как они, вор. Но другой специальности! – пояснил он присяжным. – Мы разделяемся на разные специальности. У кого какая, тот той и держится. Карманник – он карманник, и по парадным дверям шубы красть – это уж не его дело. На это есть парадники. Парадник опять-таки в поездах пассажиров обкрадывать не пойдет. Он этого дела не знает! На это есть поездошники. На все свои специальности. Я специалист по открытию касс.

– Мне убивать идти! Мне! – всплескивал он руками, и на лице его выражалось даже сожаление к людям, способным вообразить себе такую нелепицу. – Да зачем мне? Да я, случалось, открывал кассы, когда хозяин тут же по соседству в комнатах сидел, – и никто ничего не слышал.

Павлопуло никогда не говорил «ломать» кассу, всегда мягко: «открывать». «Ломати кассии глупо, кассии открывати нузино!» – по его словам.

– Я бы кассу и открыл, и деньги взял, и ушел, – Лившиц бы и не проснулся! И вдруг я буду идти на убийство!..

– Ну, однако! – прервал его разглагольствование председатель. – Ведь вы сами же говорите, что при вас револьвер был.