Каторга. Преступники

Но, невзирая на лишенья,На трудность тягостных работ,Нарядчик злой без сожаленьяВсе больше угнетал народ.Я не стерпел… Одно мгновенье…Досужий час я улучил,В минуту гнева, раздраженьяТого нарядчика убил.И пала жертва моей мести,Удар был верен и тяжел…Пока неслися о том вести,Я сам с признанием пришел.И вот, друзья, в каюте темной

Еще с полгода я сидел,Томясь, как прежде, думой черной,На Божий свет уж не глядел.Меня там судьи навещали,Священник изредка бывал,А что в награду обещали —Об этом я заране знал.Замком секретным застучали,Приклады стукнули об пол,И страшно, страшно прозвучалиСлова, чтоб к исповеди шел.Священник встрел, благословляяМеня как сына своегоИ, добрым словом утешая,

Желал за гробом мне всего…Затем палач рукой проворнойНа шею петлю мне надел,И этой петлею позорнойОтправить к праотцам хотел.Но тут судьба мне улыбнулась,Веревка с треском порвалась,На миг дыхание вернулось,И жизнь тихонько подкралась.Не рад я был, что грудь дышала,Не рад был видеть белый свет,Душа моя уже виталаДалеко, – там, где жизни нет.

Я жаждал смерти как лекарства,Искал ее, как будто мать,Чтобы скорей свои мытарстваЕй вместе с жизнью передать…

Такими картинами полна его тетрадь, как и его жизнь! «Отхлопотавший» Луговского смотритель был страшно рад за него:

– Превосходнейший человек! Мягкий, тихий, кроткий. Только вот выпьет – в остервененье приходит. Да ему нельзя и не пить!

V

Нигде не пишут столько стихов, как в России. Спросите об этом у редакторов газет и журналов. Сколько они получают стихов, написанных, по большей части, безграмотно, каракулями. Нигде нет столько стихослагателей-самоучек.

Стихослагатель-самоучка из простонародья относится к своим стихам как к чему-то священному. Товарищи над ним подтрунивают, часто насмехаются, но втайне все-таки им гордятся:

– Вот, мол, какой в нашей артели, в нашем лабазе, в нашей лавке человек есть! Стихи писать может!

Сахалин – капля большого моря. И капля такова же, как море.

На Сахалине пишется страшная масса стихов. Сборнички этих стихов, чисто-начисто переписанные, часто с очень фигурно разрисованной первой страницей, хранятся в тюрьмах как что-то очень важное, очень ценное, у каторжан в укладочках – в маленьких сундуках, стоящих в головах на нарах, – где хранятся чай, сахар, деньги, табак, портреты близких, у кого они есть, письма из дома.

Такую тетрадочку я получал на просмотр только тогда, когда тюрьма хорошо со мной знакомилась, когда я заслуживал ее расположение и полное доверие.

Тюрьма страшно интересовалась:

– Ну, что?

И, слыша, что «стихи отличные, хоть сейчас печатать можно», тюрьма расцветала и гордилась:

– Вот, какие у нас люди есть!

По форме это по большей части подражание Кольцову.

Вот истинный русский народный поэт. Грамотность сказывается. Каторга поет как песни массу кольцовских стихотворений. И когда человек хочет вылить свои думы и чувства, кольцовская форма и кольцовский дух оказываются самыми подходящими к его душе.

По содержанию это масса обращений «к ней», к далекой «родне», к «друзьям и братьям», к своей «будущей могиле».

Страшная масса жалоб на судьбу, на людей, на окружающих, на несправедливость. Масса жалоб на утрату веры, надежды, любви. Почти никогда – самобичевание.

Это то же содержание, что и содержание всех разговоров всех каторжан.

Сахалин «создан» – и ради этого истрачена страшная уйма денег, – для исправления преступников.

Девиз этого «мертвого острова»:

– Возрождать, а не убивать.

Если исправление и возрождение немыслимы без раскаяния, то Сахалин не исполняет, не может исполнять своего назначения.

Все, что делается кругом, так страшно, отвратительно и гнусно, что у преступника является только жалость к самому себе, убеждение в том, что он наказан свыше меры, и в сравнении с наказанием преступление его кажется ему маленьким и ничтожным. Чувство, совершенно противоположное раскаянию!

В его уме живет эта мысль, конечно, не так только формулированная: