Каторжник император. Беньовский

Надо ли доказывать, что у шляхты было достаточно причин, чтобы взбунтоваться? Вот и появилась на свет Радомская конфедерация с вооружёнными отрядами. Русские и их посол Репнин[10] посчитали, что король Станислав, Бог ему судья, зашёл слишком далеко в своих устремлениях к абсолютной власти. Ведь сильная Польша под властью самодержавного монарха не в интересах петербургского двора. И всесильный Репнин стал подстрекать конфедератов к более решительным действиям против короля. Когда же радомские конфедераты и впрямь стали действовать дерзко и наступательно, это тоже встревожило русских. Знайте, мол, меру, Панове. И Репнин потребовал примирения конфедератов с королём, а Станислава убедил отказаться от некоторых реформ, ущемляющих шляхетские вольности. Не забывайте, что за послом стоит реальная сила — тридцатитысячное русское войско.

   — Вот почему Польша неспокойна, любезный барон, — с расстановкой произнёс пан Казимир и после минутного раздумья предложил: — Выпьем за то, чтобы не наступили худшие времена, А сливовица добрая.

Збражский осушил бокал до дна и принялся за ножку индейки. Беньовский только пригубил и спросил испытующе:

   — И чем это всё кончится? Как полагаете, полковник?

   — Плохо кончится. Шляхта бурлит, как перегретый котёл... Возникнет какая-нибудь новая конфедерация... На этот раз нацеленная и против короля, и против русского войска. А это сблизит... ещё больше сблизит Станислава с русскими... Сделает его покладистым, уступчивым. Не забывайте...

Пан Казимир умолк, принимаясь яростно глодать ножку индейки. Обглодал, вытер рот салфеткой и продолжал:

   — Не забывайте, что наши соседи: Россия, Австрия, Пруссия — зарятся на польские земли. То, что сейчас происходит в стране, ведёт нас к гибели, расчленению.

   — Но ведь в стремлении Станислава к укреплению королевской власти есть свой резон, — перебил его Морис.

   — Резон-то резон. Но ведь традиции Польши...

   — Вот и держитесь за традиции, которые ведут вас к гибели.

   — Не хотел бы я этого. Мы в замкнутом кругу, барон. Выпьем за то, чтоб нашёлся выход из этого замкнутого круга.

   — Нет, увольте, — ответил Беньовский и отодвинул бокал.

   — Как угодно. Вы говорите, что служили в армии, участвовали в сражениях Семилетней войны...

   — Приходилось, — привычно соврал Морис Август.

   — Почему бы вам не поступить на королевскую службу? Шляхта идёт теперь под знамёна короля неохотно. С вашим опытом вы через несколько лет станете полковником.

   — Заманчиво. Но не стану спешить. Поосмотрюсь, подумаю. Как же вы, пан Казимир, советуете мне служить королю, который, по вашему глубокому убеждению, так непопулярен?

   — Уж какой есть. Были же до него и саксонцы, и один француз, бежавший тайком из Польши, как только представилась возможность занять после смерти брата французский престол...

   — Вы имеете в виду Генриха Валуа?

   — Его.

Три дня прогостил Морис Август Беньовский в гостеприимном доме полковника Збражского, пока его люди отдыхали и залечивали свои раны с помощью эскадронного лекаря. Иона похоронили за кладбищенской оградой. Против погребения на кладбище воспротивился ксёндз — покойный всё же был схизматиком греческой веры, к которой отец Бонифаций питал убеждённую неприязнь. А в доме пана Казимира следовали одно за другим обильные застолья, на которые приглашались все офицеры эскадрона. Полковник каждый раз пускался в свои пространные рассуждения о тревожном положении в стране. И перед Морисом вставала довольно отчётливая картина непростой политической жизни Польши: противоборство королевской власти, опирающейся на русские штыки, и своевольная шляхта, не принимающая русского ставленника.

Дорога предстояла длинная и утомительная, через Люблин, Белосток, Вильно — всю Восточную Польшу и Литву. Холмистые предгорья Карпат сменились широкой равниной. Хлеб на полях давно убрали. Лишь кое-где оставались необмолоченные скирды. Поля чередовались с островками дубрав. Оголённые деревья чернели разлапистыми великанами. К северу лесные массивы стали попадаться чаще, и лес пошёл смешанный, с примесью ели и сосны.

Попадались на пути средневековые замки богатых магнатов с зубчатыми башнями и подъёмными мостами, сложенные из грубо отёсанного камня, и более поздней постройки дворцы в стиле затейливого барокко. Фольварки[11] мелкой шляхты не поражали богатством. Избы же крепостных хлопов, крытые соломой, с оконцами, затянутыми бычьим пузырём, и вовсе говорили о вопиющей бедности. Бедность, как мог заметить Морис Август, здесь, в Польше, больше бросалась в глаза, чем в Австрии и Венгрии, где правительство Марии-Терезии хоть как-то ограждало крестьян от произвола помещиков. И везде: в сёлах, местечках, городках и городах — вонзались в небо шпили костёлов. Католическая церковь была в Польше великой силой, перед которой пасовал сам король.