Катрин Денев. Красавица навсегда

Но это не знакомый нам по «Шербурским зонтикам» мотив безмятежного компромисса. Бунюэль лишь на миг вводит нас в заблуждение житейской банальностью ситуации. Далее он с присущей ему непреклонностью словно бы развертывает – изобразительно и сюжетно – испанскую пословицу: «Бог сказал: возьми то, что хочешь, и плати за это». Дон Лопе платит предательством своих идеалов, одиночеством, презрением и ненавистью Тристаны, наконец, жалкой смертью. Сама Тристана платит не только утратой молодости и здоровья, но торжеством в ее душе иссушающих бесовских сил, демонов нерассуждающей мести. Он расплачивается за то, что уверовал в собственную вседозволенность. Она – за неспособность к духовному сопротивлению.

Страшен физический облик Тристаны, превратившейся в калеку с ампутированной ногой, с чахоточным румянцем и ввалившимися глазами, – но не эта метаморфоза оказалась труднее всего для Катрин Денев. Еще сложнее было проследить трансформацию души героини, совсем недавно чистой и непорочной. Теперь она призвана злобно, безжалостно мстить, вплоть до – де-факто – убийства своего опекуна и супруга, беспомощного, больного, так и не дождавшегося, чтобы Тристана вызвала врача.

Абстрактная чистота ничего не стоит, если за ней не стоит чувство человеческого достоинства. Так же как зло преуспевает в определенных условиях, когда оно сталкивается с недоразвившейся личностью. Но зло неизбежно порождает зло и – рано или поздно – обращается против самого себя. Разрушительно выспреннее вольнодумство и половинчатое благородство дона Лопе. Но разрушительна и эгоистичная безответственность молодого Орасио, с которым Тристана пытается найти утешение в своих душевных невзгодах.

Бунюэль воссоздает историческую коллизию, характерную для его страны и некогда закодированную в поэтических строках Антонио Мачадо: «Испанец маленький и нежный, пусть только Бог тебя хранит! Из двух Испаний неизбежно одна тебя оледенит». Испанистка Инна Тертерян пишет по этому поводу: «Этот маленький и нежный испанец – Тристана, рождающаяся душа, распахнутая миру, чуткая душа. Только оледенили ее обе Испании, отеческое насилие старой и цивилизованное равнодушие новой»^[14].

Тристана вместе со своими ухажерами олицетворяет саму Испанию с ее призраками свободы и злыми духами. Денев, с чахоточным румянцем и ввалившимися глазами, достигает во второй части фильма запредельных высот актерского перевоплощения, превращаясь из чистейшего ангела в демона мести. Бунюэль милостиво позволяет ей сделать это; для него она – прекрасный и безжалостный инструмент в исследовании бесов католицизма, фантомов старости, болезни и распада.

Дона Лопе играет Фернандо Рей, который играл в свое время дядюшку Виридианы. Это подчеркивает близость не только исходных ситуаций (влечение старика к молодой девушке), но и стоящих за ними подтекстов. Образность фильма уводит к самым корням национального сознания, где дряхлое, отжившее цепляется за молодые побеги, образуя клубок трагических противоречий.

Но «Тристана» Бунюэля, в отличие от «Тристаны» Гальдоса, – не только испанская драма. Ее масштаб шире, ее опосредования глобальнее. Действие фильма перенесено в те годы, когда Бунюэль был молод, а Гальдос уже ушел из жизни. Охристые, каштаново-коричневые и черные тона преобладают в гамме картины. Шедевр исторической и психологической точности, этот фильм в то же время остро современен. Еще и поэтому Бунюэлю была необходима Катрин Денев.

Режиссера мало интересовала история романа Тристаны с художником Орасио (Франко Неро), вполне традиционная и столь же традиционно объяснимая. В фильме она фигурирует лишь как сюжетный скреп: со своим молодым возлюбленным юная Тристана сбежала от старика-соблазнителя, а потерпев крах своего чувства, вернулась к дону Лопе больной и озлобленной мегерой. Куда сильнее обозначены отношения, связующие Тристану с немым пареньком Сатурно, сыном служанки. Вместе с другими подростками из приюта для ущербных он бегает мимо дома дона Лопе, внося в камерную историю отголосок мира, исполненного неравенства, агрессии, ненависти, – того самого мира, что вторгся когда-то в поместье Виридианы колонией уродов, калек, нищих. Но на сей раз Бунюэль предлагает еще более горький, жестокий поворот темы.

Сатурно и Тристана – оба изгои, оба жертвы и оба равно бесстыдны в своем цинизме. Их влечет друг к другу, и вот парализованная, прикованная к коляске Тристана открывает с балкона вожделеющему мальчишке свое разбитое жизнью тело. Это единственная сцена, где режиссер позволяет себе нарушить высший закон его искусства – целомудрие. Но и эти рискованные кадры, в которых героиня, дразня слабого, как бы преступает последнюю черту, далеки от вульгарности. И вновь кажется, что объяснение заключено в самой Катрин Денев, в ее удивительной способности облагораживать низменное и уродливое, внутренне отчуждаясь от него.