Кацап

Но о смысле жизни задумывается каждый человек на Земле. Кто-то задаётся вопросом о своём предназначении ещё в юности, кто-то задумывается в зрелом возрасте, а кому-то удаётся дожить беззаботно до самой старости.

Александру жизнь виделась в виде неких кружев. Сделал человек шаг — получился стежок, сделал второй — ещё один стежок вырисовался. И так вплоть до ухода в иной мир. А так-ка путь каждого человека индивидуален, то и кружева получаются у всех разные. Одному выпадают с красивым рисунком, которым тот любуется до конца дней своих, у другого они выплетаются в виде паучьей сети, и барахтается человек в ней нескончаемо.

«Вот и мне выпала паучья сеть, — с грустью отметил однажды про себя Кацапов. — Уже пятьдесят пять прозвенело, а я всё никак не могу выбраться из её пут. И, пожалуй, не суждено выпутаться уже из неё никогда… Да-а… а ведь и меня сначала жизнь радовала своими кружевами, только в одночасье сменился мой вязальщик…»

Два месяца прошло со дня отъезда Мишки на Север после окончания института, а Александр до сих пор не находил себе места. Перед глазами всё это время периодически всплывала картина прощания: последнее рукопожатие сына, крепкие объятия, затем выплывало его улыбающееся лицо в окне полуосвещённого вагона, и, наконец, медленное отправление поезда. Александр видит себя со стороны. Вот он стоит на перроне с внезапно накатившимся комом в горле, как вкопанный, а потом вдруг рванулся за уплывающим вагоном, чтобы успеть ещё немного посмотреть на сына. Ноги машинально несут его за последним вагоном до конца перрона, он ускоряет шаги по мере набора скорости поездом, а потом останавливается и долго ещё провожает взглядом в темноте уже невидимый состав. Смотрит в ночь с неизбывной тоской, какой-то мучительно-жгучей, которой не испытывал никогда в своей жизни, даже на фронте, когда прощался с убитыми товарищами.

Ночной поезд умчал Мишку в неизвестность. Как-то теперь сложится судьба сына? Что ему она напророчила? Какое испытание предстоит пройти? Когда они теперь свидятся? Много безответных вопросов витало в голове Александра, пока он не встрепенулся от пронзительного гудка прибывающей электрички и понуро зашагал назад. У дверей вокзала его поджидала Василиса. Её покрасневшие глаза были мокрыми — видать она успела всплакнуть, пока он отсутствовал.

— Проводил? — спросила она тихо, прикладывая носовой платок к глазам.

— Проводил, — продолжая бороться с застрявшим комом в горле, хрипло ответил Александр.

— Пошли домой, — так же тихо произнесла Василиса, беря мужа под руку. — Не надо так расстраиваться, Саша. Нашему сыну уже двадцать пять лет, он взрослый мужчина и вправе сам выбирать свой путь в жизни.

Василиса помолчала немного, потом дополнила:

— Ты же всегда мечтал, чтобы наш сын стал большим начальником и не нищенствовал. Разве не так?

— Так, — согласился Александр. — Но я всегда хотел, чтобы Мишка был рядом, шагал по жизни у меня на глазах, а он взял и поступил вопреки моим желаниям. Проводил его я его сейчас — будто пуповину между нами обрезал собственной рукой.

— Что ты такое говоришь, Саша? Он уехал всего на три года. Отработает положенный срок и вернётся.

— Не вернётся. И ты прекрасно это знаешь. И почему не вернётся — тоже знаешь.

— Не знаю. Поясни недогадливой.

— У него жена из состоятельной семьи, выросла во благах городской жизни. К холодному нужнику и полосканию белья зимой в проруби не приучена. У нас с тобой нет сладкого пряника, чтобы удержать сына в родительском гнезде.

— В любом случае он бы с нами жить не остался, — заметила Василиса. — Даже если бы женился на деревенской.

— Это почему же?

— Не стал бы Мишка ютиться с семьёй в наших «хоромах».

— Если бы он женился на Надюхе Немчиновой — мы бы со сватом отдельный дом для его семьи срубили. Новый, просторный. Живи и радуйся, — убеждённо проговорил Александр.

— Ну не пришлась по душе ему дочь Аркадия, — сказала Василиса. — Сердцу ведь не прикажешь?

— Ладно, что случилось, то случилось, — с грустью вздохнул Александр. — Будем теперь коротать век вдвоём. Судьба моя, знать, такая — прожить последние годы в одиночку.

— Почему ты говоришь только о своей судьбе? — удивилась Василиса. — У меня, по-твоему, другая?

— Другая. Ты всяко ещё поживёшь после моей смерти, а дети не оставят тебя в одиночестве, — пояснил Александр.

— Что-то рано ты заговорил о смерти, Саня.

— Рано или нет, а на погост меня отнесут раньше, чем тебя. Это факт. Тебе всего 55, а мне завтра семь десятков стукнет. Дай бог, лет десять, пятнадцать полюбуюсь солнышком, а потом отправлюсь на постоянное местожительство в подземный посёлок, — усмехнулся Александр. — Так что, ты ещё успеешь пожить с кем-нибудь из наших детей.

Александр не стал больше углубляться в разговор, хотя ему хотелось много чего сказать Василисе. Но он понимал, что у неё тоже сейчас было тяжело на душе и отложил дискуссию на потом.

Они вышли на привокзальную площадь, где их дожидался соседский мальчишка на «Урале» и укатили в посёлок.