Катулл

— В жизни мало душевной услады… И привязанность даже к крошечному существу, к бедной серенькой птичке, скрашивала мне скорбь и заботы, — печально сказала Клодия.

Аллий пригляделся: нет, притворством здесь, пожалуй, не пахнет. Знаменитая распутница и роскошная сумасбродка Клодия плачет о подохшей пичуге! Вот сейчас и Катулл расхнычется: брови как у трагика, и губы дрожат…

— Чтоб мне провалиться в Эреб! Прикажи отхлестать прутьями твоих нерадивых рабов! Пусть они растрясут животы и со всех ног бегут к храмам, где продаются священные птицы — воробьи, голуби… вороны, галки, орлы… Если хочешь, я подарю тебе пару толстых нумидийских кур[131] вместо твоего покойничка… Мы с Катуллом сочиним надгробные поэмы и попросим Корнелия Непота занести сообщение о смерти твоего выдающегося воробья в исторические анналы…

Аллий сумел наконец рассмешить Клодию, она оживилась и благосклонно протянула молодым людям свои нежные руки.

— Обещаю тебе, что о твоей печали по бедному птенцу скоро узнает весь Рим, все муниципии и провинции, все люди, читающие на латинском языке, — пылко сказал Катулл.

— А я обещаю заказать повару две сотни жирных воробьев под самым невероятным соусом и приглашу на обед тебя и твоего мужа! — пародируя Катулла, завопил Аллий. — Кстати, при встрече с нами почтенный Целер смотрел так грозно… Я думал, он откусит мне голову, а Катулла, который втрое худее меня, проглотит целиком.

Клодия поморщилась, будто при упоминании о чем-то крайне неприятном, и сказала пренебрежительно:

— Мой муж стал невыносим из-за своей ревности и постоянных упреков. На ночь глядя он объедается и напивается как невоздержанный варвар, а утром страдает от болей в желудке. Я просила его прекратить обжорство, но он только огрызается на мои просьбы. И Петеминис напрасно его предупреждает…

— Я всегда почтительнейше советую сенатору Целеру не допускать излишеств… — возник сзади скрипучий голос.

Катулл с удивлением оглянулся и заметил в отдаленном углу низенького человека, ростом значительно меньше Кальва, почти карлика. Он с достоинством кланялся, кивая сморщенным носатым личиком.

— Мой отпущенник и врач… Забавный, не правда ли? — сказала Клодия. — Он взял себе имя моего знаменитого прадеда, теперь он Аппий Клавдий Петеминис, знаток укрепляющих настоек, мазей и водолечения.

— Египтянин? — спросил Аллий.

— Он не египтянин, не иудей и не грек… — рассмеялась Клодия.

— Я александриец, с позволения молодых господ, — заявил Петеминис, потея от горделивого напряжения. — Хотя в Александрии живут греки, египтяне, иудеи и аравийцы, но я не отношу себя ни к одному из этих народов. Я александриец, — повторил он и приложил к темному, лысоватому лбу костлявые пальцы.

Клодия приказала рабыне принести для гостей вина, а сама удалилась в спальню переодеться.

Друзья пили старый массик[132], закусывая медовым печеньем.

Когда Клодия вышла, Аллий покачал головой и сказал, поджав пухлые губы:

— Все-таки надо чувствовать себя отчаянно смелым, чтобы решиться полюбить такую женщину. А ты, несравненная матрона, не боишься, что возлюбленный вместо страстных ласк начнет совершать перед тобой жертвоприношения и запоет священные гимны?

— Нет, не боюсь, клянусь матерью богов, — ответила Клодия серьезно. — И мой возлюбленный будет петь гимны вместе со мной, но не смертной, а вечной и благой Венере.

Клодия посмотрела на Катулла с призывом и нежностью, ее лицо порозовело от волнения. Катулл поцеловал край ее одежды и произнес хрипловато:

— Если тебе нужен преданный раб, пленник, молящий о пощаде, то он перед тобой…

— Милый Гай, я всего лишь слабая женщина, мечтающая о защите и участии. Мне не нужен раб, я предпочла бы желанного повелителя.

Она пошла вперед, волоча по коврам голубой паллий.

— И это прославленная легкомыслием Клодия? Или я ничего не понимаю, или она готова ответить тебе взаимным чувством, счастливчик… — шепнул Аллий стоявшему в блаженной растерянности Катуллу.

Они гуляли до десяти часов по римскому времени[133], и весь Рим наблюдал, как Катулл и Клодия смотрят в глаза друг другу, как шевелятся их губы, произнося обычные слова с тайным, многообещающим смыслом, как поощрительно ухмыляется круглолицый Аллий, вздыхает красивый раб, несущий за ними зонт, напряженно тянет шею низкорослый уродец лекарь, и с женской завистью переглядываются смазливые рабыни.

Через день Катулл принес Клодии обещанную элегию. В конклаве красавицы собралось целое общество: несколько матрон со своими поклонниками, молодой литератор Асиний Поллион и два разбогатевших вольноотпущенника семьи Клавдиев. Тут же находился врач Петеминис.