Катынский лабиринт

Кроме того, имеется записка опергруппы НКВД (Трофимов, Ефимов, Егоров) от 25.11.1939 на имя Берии, из которой явствует, что в лагере вскрыта подпольная антисоветская организация. Нелестно отзываются авторы записки о комиссаре лагеря Киршине, который «вместо того, чтобы организовать через политаппарат культурно-просветительные мероприятия, позволяющие вести и политическую обработку младших и запасных офицеров, (…) бездеятельностью дал возможность антисоветскому активу военнопленных офицеров взять инициативу в свои руки». Мало того: «Не успели мы начать изъятие намеченных к аресту участников организации, как комиссар Киршин, действуя по своему усмотрению, направился в бараки военнопленных и в разговорах с отдельными активистами подполья начал «разоблачать» их деятельность, доказывать нелегальный, антисоветский характер работы и т. п., выболтав тем самым нашу осведомленность о наличии организации и дав возможность участникам организации приготовиться». Наконец, «т. Киршин не пользуется авторитетом среди сотрудников лагеря и с первых дней скомпрометировал себя фактом сожительства с одной из медицинских сотрудниц лагеря»

.[66]

Вскоре, однако, всей этой бурной деятельности был положен конец.

По сравнению с Осташковским о событиях весны 1940 года в Старобельском лагере известно больше благодаря тому, что в числе его узников находился известный художник и литератор ротмистр граф Юзеф Чапский, впоследствии издавший свои «Старобельские воспоминания», а затем еще одну книгу об СССР «На бесчеловечной земле». Фрагменты воспоминаний Чапского были в свое время представлены Нюрнбергскому трибуналу в качестве документа защиты по делу о Катыни.

Начало разгрузки лагеря Чапский описывает так:

«Уже с февраля 1940 года начали ходить слухи, что нас разошлют из этого лагеря. Наши лагерные власти распространяли слухи, что Советский Союз отдает нас союзникам, что нас высылают во Францию, чтобы мы могли там воевать. Нам даже подбросили официальную советскую бумажонку с нашим маршрутом через Бендеры. Однажды нас разбудили ночью, спрашивая, кто из нас владеет румынским и греческим языками. Все это создало такое настроение надежды, что, когда в апреле нас начали вывозить то меньшими, то большими группами, многие из нас свято верили, что мы едем на свободу.

Никак нельзя было понять, по каким критериям формировались группы отправляемых из лагеря. Перемешивали возраст, призывные контингенты, звания, профессии, социальное происхождение, политические убеждения. Каждый новый этап обнаруживал ложность тех или иных домыслов. В о дном мы все были согласны: каждый из нас лихорадочно ждал часа, когда объявят новый список выезжающих».

25 апреля из лагеря отправился этап в количестве 63 человек. На остановке один из пленных, выглянув в щель, увидел железнодорожника, простукивавшего молотком колеса вагона. «Товарищ! — спросил пленный. — Это Харьков?» Рабочий ответил утвердительно и добавил: «Готовьтесь на выход. Здесь всех ваших выгружают и везут куда-то на машинах».

В свою очередь приведу свидетельство своего читателя — Анатолия Александровича Заики из Сумгаита.