Катынский лабиринт

И наконец, совсем уже нехарактерная и необычная черта. В последние годы жизни Леонид Федорович увлекся космологией, пришел в этой области к поразительным результатам, написал две книги — «Диалектика бытия небесных тел» и «Механизм солнечной активности» и снискал некоторую известность среди специалистов. В моем дилетантском изложении теория Райхмана не прозвучит, поэтому отсылаю читателя к статье «Прогноз бедствия — возможен!» в «Московском комсомольце» от 19.5.1989. Представляя своего собеседника, автор материала Александр Поликарпов пишет: «Леонид Федорович Райхман не профессиональный ученый. В том смысле, что никаких степеней и званий он не имеет. Но его «любительство» очень похоже на «любительство» того настройщика роялей из Лондона, который открыл планету Уран и обнаружил движение Солнечной системы в пространстве. Или того школьного учителя из провинциального Боровска. который заложил основы ракетодинамики и космонавтики». Вот интересно: знал ли Поликарпов о мрачном прошлом любителя без степеней и званий, а если не знал, то написал бы свой очерк, если бы знал? Относительно званий, он. впрочем, абсолютно прав: несмотря на арест и вздорное дело о еврейском заговоре, Л.Ф. не был восстановлен в партии, не вернули ему и генеральских привилегий. На этом я уже совсем было собрался поставить точку, но тут к биографии Райхмана неожиданно прибавился новый штрих. Переводчик книги Мацкевича профессор Сергей Павлович Крыжицкий, любезно предложивший мне свою помощь, в одном из своих писем, упоминая Райхмана, написал в скобках: «он же Зайцев». «Почему он Зайцев?» — переспросил я и в ответ получил две заметки за подписью «Князь Алексей Щербатов», опубликованные в «Новом русском слове» 5.7.1988 и 8.5. 1990, а также копию письма князя профессору Крыжицкому.

Алексей Павлович Щербатов в 1945 году служил в штабе 22-го корпуса американской армии. Тогда он и услышал впервые о Райхмане и о том, что иногда он пользуется псевдонимом «Зайцев». Рассказал о нем Щербатову прикомандированный к штабу представитель лондонского правительства Польши капитан Лисовский. Лисовский был резидентом польской (лондонской) разведки в Пльзене. многое сделал для спасения членов Армии Крайовой от репрессий. Успешная деятельность Лисовского обратила на себя внимание Лубянки: в Пльзень был командирован Райхман, который вошел в контакт с гражданским губернатором города и рекомендовал ему пожаловаться на интриги антикоммунистического подполья в G-2 — американскую военную разведку, что и было сделано. В результате Лисовский был отозван «лондонскими поляками». Лисовский же указал Алексею Щербатову на Райхмана как на непосредственного организатора катынских расстрелов.

К сожалению, я лишен возможности подтвердить информацию А. П. Щербатова (у меня нет оснований не доверять ему, но ведь это данные все-таки из вторых рук, и отдельные неточности, особенно за давностью лет, не исключены), но выглядит описанная им ситуация весьма правдоподобно».

В день выхода газеты с материалом «Вокруг Катыни» я привез Райхману свежеотпечатанный номер. Леонид Федорович внимательнейшим образом прочел публикацию, в целом, кажется, остался удовлетворен. Засомневался вдруг по поводу медали «За отвагу» — дескать, нежелательное совпадение, как раз апрель сорокового. Стал даже изучать наградной Указ, ксерокс которого у меня был при себе: «Здесь нет Райхмана!»

Новые аргументы против Чапского и «Московских новостей»:

а) никаких иностранцев отродясь не бывало в здании НКВД;

б) вспомнил о существовании катынской разведшколы абвера (тот самый «Сатурн», который «почти не виден») — ведь расстреливать поляков должны были спецчасти:

в) как читал, с каким выражением лица — какое это имеет значение, если отсутствовал сам факт встречи? («Пена!»)

г) выражение «ликвидация лагерей» можно понимать двояко (это довод, можно сказать, излюбленный, слышал его от сторонников советской версии неоднократно).

Умер Леонид Федорович Райхман 10 марта 1990 года в Москве.

* * *

Георгий Сергеевич Жуков начинал свою службу в «органах» в Смоленске. Впервые услышав об этом от Райхмана, я решил, что это тот самый начальник следственного отделения смоленского УНКВД, который в ноябре 1939 года был осужден выездной сессией военного трибунала Калининского военного округа на 3 года условно за упущения по службе (упущения состояли в том, что дела расстрелянных решением «троек» были плохо оформлены, нередко отсутствовали даже обвинительные заключения). Помню, я еще подивился мрачной иронии судьбы: подельника Жукова следователя Васильева защищал на этом процессе не кто иной, как адвокат Б. Г. Меньшагин, чье имя было впоследствии использовано комиссией Бурденко и из чьих воспоминаний я и почерпнул этот факт. Так я и написал в «Литгазете», впрочем, с оговоркой, что инициалы второго Жукова утрачены.