Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Катынское дело постоянно беспокоило Андропова, генсека КПСС с 1982 г. В коридорах здания ЦК на Старой площади доверительно шептали, что он складывает в специальную папку материалы по этому делу, надеясь как-то их использовать. По свидетельству В. Фалина в документальном фильме «Выстрел в Нюрнберге», возникшее однажды побуждение Андропова рассекретить Катынское дело обернулось для Фалина, с 1978 г. первого заместителя заведующего отделом в ЦК КПСС, его удалением в 1982 г. с занимаемого поста и переводом на должность политического обозревателя газеты «Известия». Причина этого кадрового перемещения держалась в строгой тайне.

Работая с Андроповым, Фалин обратился — и это раскрыл только через годы в своих воспоминаниях — к «деликатному вопросу» близившегося 40-летия превращения Катыни в нарицательное понятие. Он предложил выяснить по архивам, что Сталин и Берия заявляли полякам в 1941—1943 гг.; что обсуждал Хрущев с Гомулкой; что из архивов смоленского и харьковского, а также других управлений внутренних дел попало в руки немцев и дальше на Запад и дает основание не принимать советскую версию случившегося; что нового установили сами поляки и что не может быть опровергнуто повторением аргументов 1943 года. «Конечно, — сообщал Фалин свои соображения, — правильнее всего было бы поднять наши первичные документы. Если верить молве, Хрущев предлагал Гомулке воздать Сталину должное за Катынь. Вряд ли такое предложение делалось, если оно вносилось, беспричинно». Через несколько дней после этой беседы М.В. Зимянин передал Фалину личное поручение Андропова «подготовить соображения, как дальше вести эту проблему и, в частности, реагировать на возможные польские обращения». Рекомендовалось связаться с Генштабом (Н.В. Огарков) и КГБ (Ф.Д. Бобков) «на предмет мобилизации данных, которые при необходимости могут быть обнародованы»^{37}

.

Из КГБ отвечающий за соответствующий участок В.М. Пирожков принес немецкую «белую книгу» по Катыни и текст сообщения комиссии Бурденко, а на просьбу раскрыть, чем еще владеет КГБ, извлек публикации из печати и материалы Нюрнбергского процесса, то есть все, что не имело высокой степени засекреченности. Настойчивость Фалина вызвала у Пирожкова вопрос-признание: «В КГБ хранится совершенно секретное досье. Оно запечатано с резолюцией „Вскрытию не подлежит“. Вы предлагаете обратиться к его содержанию?» Фалин облек свою просьбу в форму пожелания заняться этим делом «в пределах полномочий», которые имелись у Пирожкова или могли быть ему даны. Это обернулось через несколько дней окриком Зимянина: «Не слишком ли ты глубоко хватил по Катыни? Держись в рамках». Андропов, как рассказывал Г.А. Арбатов, отреагировал на его инициативу гневно, полагая, что Фалин задумал ему подставить ножку: «...пользуясь служебным положением, Фалин открыл собственное расследование Катыни. Эта проклятая история бьет по мне, как бывшему председателю КГБ, хотя, когда все случилось, я сам был мальчишкой. Нет, этого я ему не спущу»^{38}.

Фалину пришлось немедленно уничтожить черновики и наброски по Катыни и в январе 1983 г. переместиться на три года и три месяца из аппарата ЦК КПСС в редакционный корпус «Известий». Он дал себе зарок «Катынью и советско-польским чуждососедством не заниматься» и от этого зарока не отступал до 1989 г. Он хорошо понимал: «Где политика и отношения с Советским Союзом, там для поляка — Катынь». Разрешения этой ключевой для двусторонних отношений проблемы ожидать не приходилось, поскольку власть Ю.В. Андропова, как и выдвинутого затем на высший пост именно в силу недееспособности К.У. Черненко на деле была «безвластием»^{39}.