Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

Меж тем настала ночь. Глубокая и очень темная. К этому часу должна была бы уж взойти луна, но плотные тяжелые тучи не давали ей пролить сияние на крыши. Впереди, при свете факела, догоравшего на углу кривого проулка, я различил силуэт капитана. Алатристе стоял на мосту вместе с каким-то человеком, тоже закутанным в плащ. Они разговаривали так тихо, что я, проходя мимо, слышал только приглушенные голоса, а слов разобрать не мог. Шагов через двадцать остановился и, зайдя в подворотню, приготовил пистолет. И с беспокойством наблюдал за двумя темными фигурами на мосту. Беспокойство же мое проистекало оттого, что в одной из фигур мне почудился Гуальтерио Малатеста.

– Три дня, – сказал сицилиец. – Три дня – и мы займемся нашими с тобой делами.

Казалось, он просто размышляет вслух. Или слова его звучали не столько угрозой, сколько намерением пригрозить. Выглядел он, по обыкновению, зловеще: меркнущее пламя факела обводило красноватой каймой черный плащ на плечах и широкое поле шляпы, оставляя во тьме черты лица.

– Так уверен, что выйдешь с этой мессы? – спросил Диего Алатристе.

Раздался скрипучий смех. Сухой горловой клекот.

– Да это не так уж трудно… На самом деле – удивительно легко. И многое нам кажется невозможным лишь до тех пор, пока кто-то не придет и не сделает, показав, как это просто.

Он замолчал, пошевелился. Слегка наклонил голову, и красноватый отблеск скользнул по его лицу, осветив нижнюю часть – подстриженные усики и белую полоску приоткрытого улыбкой рта.

– Ты ведь знаешь Сан-Марко? Красивое место.

– Вчера днем кинул взгляд, – кивнул Алатристе.

– Понимаю-понимаю, на разведку ходил. И наверно, спросил себя, как я собираюсь сделать то, что должен? А?

– Ну допустим.

Снова заскрипел смех Малатесты, которому, казалось, польстил интерес собеседника. Потом тихим голосом, в немногих словах, безо всякого нажима, как о чем-то совершенно заурядном, рассказал все. С улицы есть ход прямо в ризницу. Малатеста и его напарник, священник-ускок, войдут через боковые двери, находящиеся со стороны площади Каноника, за двумя каменными львами: священник будет в своей сутане, Малатеста переоденется гвардейцем. Войдя, окажутся в двадцати шагах от дожа Джованни Корнари, который в это время преклонит колени на своей скамеечке-реклинатории сбоку от главного алтаря: по этикету вся его свита будет находиться на некотором отдалении.

– Войдем через боковую часовню, – продолжал сицилиец. – Там, перед дверью, ведущей в алтарь и во время мессы всегда запертой, стоит на часах только один гвардеец. Я уложу его, открою дверь, а ускок – его зовут, кстати, Пуло Бихела – ринется к алтарю и прикончит старика Корнари… Не думаю, что в свои семьдесят тот окажет серьезное сопротивление.

Он почти осекся, потому что мимо, направляясь в таверну, прошли три человека. Мост, как и почти все в Венеции, был без перил, и Алатристе похвалил себя за то, что поддел под колет кольчугу. Малатесте ничего не стоит внезапно пырнуть его кинжалом и столкнуть в канал. Впрочем, может выйти и наоборот – удар и толчок возьмет на себя он, Диего Алатристе.

– А что будет с этим… как его… Бихелой? – спросил капитан.

– Мое дело – часовой у двери, все прочее меня не касается. Не я фанатик, а он. Мученического венца желает. Пострадать за свой народ. Надеюсь, когда его схватят, я буду уже на улице. И скроюсь.

Малатеста произнес это очень холодно. Факел на стене затрещал, разбрасывая последние искры, и лицо собеседника вновь оказалось во мраке.

– А к этому часу, – продолжал он, – наши друзья Фальеро и Толедо захватят Дворец дожей, твоя милость – справится с Арсеналом, а прочие, бог даст, тоже выполнят все, что им поручено.

Он замолчал и, как показалось Алатристе, коротко вздохнул:

– Незабываемая выйдет ночь. Если выйдет.

Алатристе смотрел на черно-маслянистую полоску воды у себя под ногами. Вдалеке, на оконечности канала, в неподвижной глади отражалось освещенное окно. Прямоугольник света вверху – и точно такой же внизу. Даже самое легкое колыхание воды не тревожило его.

– Полагаю, этого самого ускока ты держишь в надежном месте.

– Правильно полагаешь.

И объяснил, что Пуло Бихела – из тех фанатиков с горящим взором, от которых никогда не знаешь, чего ждать в следующую минуту. А потому он сидит в некоем доме, носу на улицу не высовывает, пока не придет время. И копит душевные силы постом и молитвой.

– Мы с ним расходимся только в одном пункте. Он говорит: дожа надо прирезать в самый миг причастия, когда священник сунет ему в рот облатку. Момент торжественный – и всех застанет врасплох.

– Так в чем расхождение?

Малатеста задумался на миг.

– Ну, видишь ли… Ты сам уж понял, что я не больно-то набожен. Как и ты, наверное. По мне, хоть бы и вовсе не было этой поповской и старушечьей тарабарщины… Однако у каждого есть свои… не знаю, как сказать… ну, понятия, что ли…

Алатристе едва ли не в ошеломлении смотрел на неразличимый во тьме силуэт.

– Только не говори мне, что тебе не все равно, когда именно завалить человека.

Малатеста как-то неловко затоптался на месте: