Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

– Да нет… Как раз потому, что я утратил веру, какие-то мелочи особенно помнятся. Я ведь сицилиец, имей в виду.

– Так ты у нас еще и излишне щепетильный?! Быть не может. Вот в это я не верю.

– Слово «излишне» здесь излишне, – язвительно заметил Малатеста. – И совсем не к месту.

В ответ Алатристе рассмеялся сквозь зубы. Обидно, но не притворно. В самом деле – в портрете Малатесты обнаружилась колоритная подробность.

– Я бы не сказал. Да и никто бы…

Малатеста прервал его витиеватой сицилийской бранью, где поминались и Иисус Христос, и Его матушка.

– У каждого есть свои… Свои, как говорится, тараканы в голове, – добавил он мгновение спустя. – Свои – у каждого…

Теперь пауза вышла долгой. И обескураживающей. Алатристе невольно отметил, что его забавляют неожиданные откровения. «Да пусть меня, как беглого раба, в кипящем масле сварят, – подумал капитан, – если я когда-нибудь мог представить себе такое: Гуальтерио Малатеста изливает передо мной душу».

– В детстве я одно время прислуживал на мессе. В Палермо.

– Мозги мне не… тереби.

На этот раз молчание было многозначительным. Сицилиец снова беспокойно пошевелился. Алатристе не удержался от сдавленного смеха:

– Черт возьми… Неужто и впрямь? Прелесть какая – прямо вижу, как ты – весь такой в пелеринке – лакаешь украдкой церковное винцо…

– Рогса Madonna! Брось свои подколки.

– Стареешь, Малатеста.

– Да. Наверное. Наверное, старею. Как, впрочем, и ты.

Снова замолчали. Слышно было, как на канале весло ударяется о стену. Вскоре в темноте обозначился окованный железом нос приближающейся гондолы.

– Какие странные совпадения, – пробормотал сицилиец. – Мост Убийц. А на мосту – мы с тобой. Все же кажется, как ни крути, в мире есть какая-то гармония. Потаенное знание о том, кто мы такие есть.

– Я все же думаю, речь о том, чтобы заработать на кусок хлеба.

– Да. И по возможности – не пустого.

Под мостом бесшумно проплыла гондола, очертаниями напоминавшая гроб. При свете фонаря на корме можно было различить две закутанные в одеяла фигуры пассажиров под навесом и гондольера с веслом.

– А что, сеньор капитан, ты не чувствуешь временами, что устал?

– Не временами, а постоянно.

Гондола скрылась во мраке. И светлый прямоугольник – отражение окна – чуть закачался на черной глади канала и вскоре снова замер в неподвижности.

– А твой мальчуган… Иньиго… – сказал Малатеста. – Он сильно вырос.

– Сильней, чем ты думаешь.

– Пообещал меня убить.

– В таком случае будь начеку. Он слов на ветер не бросает.

У воцарившегося молчания появился теперь какой-то иной оттенок.

– А ту женщину… Ну, с улицы Примавера? Помнишь ее?..

Разумеется, Алатристе прекрасно помнил старую гостиницу в Мадриде. И убогую комнатку, где дважды едва не убил итальянца.

– Ту, которая с тобой жила?

– Ее самую.

– Она два раза спасала тебе жизнь… И что с ней сталось?

– Умерла. Я в ту пору уже сидел.

– Сочувствую.

– Ей тоже досталось… – Малатеста говорил своим обычным тоном, бесстрастным и холодным. – От слуг правосудия, сам понимаешь… Альгвасилы, стражники и прочая мразь. Хотели допытаться, много ли ей известно обо мне.

Алатристе на миг прикрыл глаза. Понять, что значит «досталось», труда не составило.

– А известно ей было, разумеется, мало, – договорил он за Малатесту.

– Почти ничего. Все равно – долго после этого она не протянула. Вышла больной и нищей. Умерла на улице.

Малатеста прищелкнул языком, глубоко и сильно втянул воздух, словно здесь, на мосту Убийц, вдруг обнаружилась его нехватка.

– В первый день Рождества, – сказал он, – конец нашему перемирию.

Алатристе кивнул, хотя было совсем темно. Факел уже потух. Только наверху, на стене, мерцала красная искорка фонаря.

– Конец, – подтвердил он. – Если только до того нам с тобой конец не придет.

Черный бесформенный силуэт перед ним чуть шевельнулся. Готовый к такому обороту разговора, Алатристе отступил на шаг, распахнул плащ, положил руку на эфес. Но тревога оказалась ложной. Малатесте хотелось еще поговорить.

– Знаешь ли, о чем я думаю? Мы с тобой вроде двух старых полуоблезлых волков, что обнюхиваются, прежде чем впиться друг в друга клыками и загрызть насмерть. Не за еду, не за суку. А за…

– Репутацию? – предположил капитан.

– Да. Похоже.

Теперь молчание было особенно долгим.

– Репутацию… – наконец повторил Малатеста, понизив голос. – Да, наверное.

Диего Алатристе снова уставился в воду канала. Двойной прямоугольник был недвижен. Трудно было понять издалека, где само освещенное окно, а где – его отражение. Внезапно капитан с долей растерянности признался себе, что, вероятно, человека, что стоит сейчас рядом с ним, знает лучше, чем кого бы то ни было на свете.

– Теперешние люди…

Он осекся, оборвал фразу на середине и застыл в молчании, будто опять засмотрелся на светившееся в воде пятно.

– Другие нынче времена, – сказал наконец. – И люди другие.

Когда же поднял, а потом повернул голову, Малатесты рядом уже не было.