Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

Косар, не шевелясь, по-прежнему рассматривал свой бокал. Усмешка обозначилась отчетливей, и выражение лица стало зловещим.

– Куда спешить?.. – пробормотал он.

Косар был сейчас совсем не похож на того человека, которого я знал прежде, – как будто вино обнаружило в нем закоулки, пребывавшие во тьме даже при ярком свете театральных люстр.

– Предлагаю тост, – вдруг сказал он, вскинув голову. – За здоровье малютки Филиппа!

Я покосился на него с тревогой. Даже такой знаменитости следовало бы поостеречься и быть поосмотрительней в речах. Да, нынче вечером мы видели совсем другого Косара, и очень мало общего было у него с тем искрометно-остроумным комедиантом, каким представал он на подмостках. Дон Франсиско в очередной раз переглянулся со мной, поспешно налил себе еще вина и тотчас выпил. Я заерзал на стуле. Но Кеведо пожал плечами, как бы говоря: что уж тут поделаешь? Ход был за Алатристе, а он не появился. Ну а что касается нашего собутыльника – суди сам… Вот уж подлинно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Как там сказано в вашем замечательном сонете? – спросил Косар. – Ну, в этом… про нимфу? Про Дафну?.. «Небесный ювелир, в багрец одетый…» Помните?

Дон Франсиско пристально и очень внимательно поглядел на него из-под очков, где вспыхивали огоньки свечей, и ответил:

– Не помню.

И закрутил ус. По этому движению можно было судить, что ему не понравилось увиденное. Да мне и самому мерещилось в манере Косара такое, о чем прежде и помыслить было нельзя: его переполняла какая-то сдерживаемая, но явная и тяжкая злоба, совсем не вязавшаяся с тем, каков он был – или лишь казался?

– Нет? А вот я помню… – Он воздел палец. – Постойте, как там…

И чуть заплетающимся языком, но со всеми приемами декламации и поставленным актерским голосом прочитал:

Коль в кошелек Юпитер обратится,То, чтобы дождь собрать весьма доходный,Охотно юбку задерет девица…[30]

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы распознать подобные иносказания, и мы с доном Франсиско в который уж раз переглянулись. Косара, однако, наше беспокойство ничуть не смущало. Посмеиваясь сквозь зубы, он поднял бокал и отпил вина.

– Ну а эти вот? Начинаются так: «Рога твои… та-та-та… что-то там… увесисты, развесисты, ветвисты…» Тоже не помните?

Дон Франсиско с тревогой оглянулся, словно отыскивая путь к отступлению:

– Первый раз слышу такое.

– Да ну? Не скромничайте, сеньор Кеведо. Эти весьма известные стихи принадлежат вашему перу. А все вестовщики и сплетники в один голос утверждают, будто посвящены они вашему покорному слуге…

– Глупости какие. Вы лишнего выпили, сеньор де Косар.

– Выпил, не спорю. Зачем отрицать очевидное? Но память на стихи у меня отменная… Судите сами:

…Нет для желанья моего препон,не зря на голове ношу корону,и, дабы прихоти не нанести урону,

я прихоть тотчас возвожу в закон.

…Не зря же, черт возьми, я – первый актер Испании! А теперь мне, сеньор поэт, пришли на ум другие и не менее замечательные стихи… Ну, те, что начинаются со слов: «Гремящий на бесптичье соловей…»

– Сколько я знаю, автор неизвестен.

– Так-то оно так, но молва дружно приписывает его вам.

Кеведо, который не переставал озираться, начал злиться по-настоящему. По счастью, посетителей больше не было, а трактирщик отошел в дальний угол. И Косар прочел:

А мне на тех властителей, что, стражейГерманскою отгородясь, каратьИ миловать хотят, мечтая даже

У мойр неумолимых отобратьИх право перерезать нитку пряжи…На них мне, и не только мне: нас – рать…

Стихи эти и в самом деле принадлежали перу дона Франсиско, хоть он и открещивался как мог, а верней – бежал, как черт от ладана. Сочиненные в те времена, когда при дворе он оказался не ко двору, они в списках расходились по всей Испании, и Кеведо, хоть умри, ничего не мог с этим поделать. Но теперь, когда чаша его терпения переполнилась – отчасти и оттого, что бокал опустел, – он позвал хозяина, расплатился и, не скрывая досады, двинулся к дверям, оставя за столом Косара.

– Через два дня он будет играть перед королем… – нагнав поэта в дверях, сказал я. – Вашу, между прочим, пьесу.

Дон Франсиско, все еще мрачный как туча, обернулся. Но потом беспечно прищелкнул языком:

– Не о чем беспокоиться! Наболтал спьяну… К утру вино выветрится, Косар проспится – и все забудет.

Он завязал шнуры своей черной пелерины и немного погодя добавил:

– Клянусь святым Рохом, вот бы не подумал, что у этого слизняка там, где у прочих – честь, еще что-то есть.