Казачья думка

 Как и все казачки, Вера Алексеевна была набожна. Молилась она утром и вечером и всегда старательно. В красном углу, что налево от прихожей, висела лампадка, зажигаемая по праздникам, и за ней лик Божьей Матери, заботливо украшенный вышитым в крестик рушником. К нему то и взывала о своих горестях Вера Алексеевна. И от того, что молила она за близких и безвременно ушедших в мир иной, часто после молитвы на ее лице можно было видеть слезы.

 Болела Вера Алексеевна по обыкновению постоянно, но у болныцю не ходила. Как-то обходилась разнородными настойками трав, что крепли в горке, сработанной из сливового дерева, керосином да крапивой.

 Много раньше, до 1953 года, Вера Алексеевна жила в глиняной мазанке, обычном жилище всех кубанцов прежде.  Белостенную, крытую соломой хату строили вместе с Иваном, её мужем. Не без помощи родни и знакомых, конечно. То жилище – память о ее молодых годах, о дорогом сердцу Ванечке – опосля войны прыйшлось зломаты. Теперешний дом стоял ближе к бетонному бассейну, а мазанка была там, дальше, к углу улицы, где сейчас стоял тувалет. Тогда и бетонного колодца-то не было вовсе…

 Отдавшись воспоминаниям, а, надо сказать, этот ритуал Вера Алексеевна с усердием проделывала ежедневно, она как обычно всплакнула. Начинала и плакала Ляксевна всегда одинаково. Сначала нижние веки ее несколько выпуклых глаз краснели. Затем краснел и набухал нос, после чего краснели и щеки. Через некоторое время глаза увлажнялись и, проделывая нелегкий путь по многочисленным извилинам преждевременных морщин, начинали катиться безмолвные слезы.

 Верка, а Веркой и теперь ее многие определяли за глаза, плакала всегда недолго, не более пяти минут. Затем она доставала смятый клетчатый носовой платок, утирала в щеках слезы, промакивала глаза, тщательно сморкалась и, скомкав платок в кулаке, возвращала его на место у карман кохтучки.

 Но случилось так, что сегодня Ляксевна заплакала со всей сурьезностью. Горько разрыдалась. То ли двухнедельная изматывающая жара, то ли признаки начинающейся гипертонии, а скорее нахлынувшие воспоминания сподвинули ее на мокрое.  Зарыдала Верка тяжко, в голос.

Может, конечно, и просто пришло время выплакаться.  У кубанских баб так бывает. Живет себе, хлопочет по хозяйству, гремит посудою та вёдрами, суетится, а потом раз – сядет на лавку под многочисленные рамки с хвотограхвиями родителей, детей та унукив,  та давай у голос рыдати. Часа на два зарядит никак не меньше. А выплачется и опять полгода не слыхать бабу.

 Сегодня на Веру Алексеевну навалились тяжелые воспоминания. Ни с того ни с сего навалились.  Станичница вспомнила свово Ваню.

 Иван, не был кубанским казаком. Он считался прийшлым, потому как был из иногородних. В прошлом о таких гутарили, мол у приймаках ходит. Вообще приймак, по-казачьему разумению, это зять живущий у тестя. Но кубанцы понятия «прийшлый» и «приймак» отождествляют. Приймак по-кубански означает не имеющий ничего своего; ни надела, ни хаты, ни коня. В общем «прийшлый», то есть человек со стороны, чужак.

 Случилось так, что Иван, будучи мальцом, попал на Кубань с родителями. Были они откуда-то из под Полтавы и спасались от голода. Осели они в станице Подгорной, что на границе с черкессией у реки Большой Тегинь. Ваня хоть и был прийшлым и приймаком, но был работящий и имел ремесленную специальность по механизмам и струментам, которой обучил его отец.

 А отец у него ахнешь, как был мастеровит. Слесарь что надо. Хороший, да хваткий. Он и семью спас от мора и мельницу сам построил на своенравном Тегине. Да еще со временем стал имущим, обуздав капризную реку.

 Забогатела семья. На помоле забогатела. За это совецка власть по доносам завистников их раскулачивала. Трижды раскулачивала. Но, не смотря на раскулачивания, спустя некоторое время отца Вани власть снова назначала управляющим мельницей, потому как никто более управляться сооружением не мог. И через некоторое время их семья вновь становилась зажиточной. Когдась Иван возмужал, пришла пора его женить. Тут то Иван и обратил внимание на Верку, казачку чистых кровей. Сватали Ваньку два раза.

 Впервой отказала девка Ивану из-за своей казачьей строптивости. Во время сватания невзначай Верка произнесла слово «ось». У кубанских казачек ось во многом означает «вот» или же «это», хотя применяют они его и по другим назначениям и надобнастям. Иван, услыша резанувшее слух «ось», указал на тележное колесо и задал Верке вопрос: – А это, что по-твоему? Вона глянь-ка на колесо, у него ось посредине. Вот что такое «ось», делая упор на свою грамотность. Гляди, мол, какие мы вумные.

 Верка убийственно посмотрела на прийшлого, уставила руки в боки и, указав грозным взором на калитку, сказала: – Ось тоби ось, ось тоби и колесо! – тем самым, выпроводив и сватов и нерадивого жениха со двора.

 Но Иван, выдержав определенную паузу, принимаемую так близко к сердцу кубанскими казачками, снова пришел свататься. Теперь, немного узнав Верку и ее норов, он уже строил более осторожные отношения с кубанским характером, и Верка дала свое снисходительное согласие на замужество.