Казачий адмирал

— Берем еду, порох, коней, грузим добычу на скотину, если попадется, и везем в наш лагерь, — повторяет для бестолковых гетман Малой Руси. — Ляхи на сейме одобрили ночную атаку, назначили ее на завтрашнюю ночь, но Ходкевич козни строит, сам не хочет рисковать и нам не дает. Мы его слушать не будем, пойдем сегодня, чтобы не смог помешать. Из захваченного половину придется отдать ему, так что постарайтесь побольше спрятать, чтобы в глаза не бросалось. Отдадим только лишнее.

— А дулю ему с маком! — злорадно произносит Адам Подгорский и почему-то показывает дулю из скрюченных пальцев Петру Сагайдачному.

— Вот ты ему и покажешь, а мы посмотрим, что дальше будет, — спокойно произносит кошевой атаман.

Куренные атаманы, включая Адама Подгорского, засмеялись искренне и громко. В бою они рубят и стреляют поляков любой важности, а вот при совместных операциях с трепетом относятся к титулованным. Сказывается холопское прошлое.

— Есть какие-нибудь предложения? — спрашивает Петр Сагайдачный.

— Надо бы нам заранее разделиться на два или три отряда, — предлагаю я. — Один будет отвозить трофеи, а остальные, когда поднимется шум, нападут на османов, чтобы не помешали.

Гетман Малой Руси молчит пару секунд. Ему не хочется соглашаться со мной из принципа, чтобы казаки не решили, что я более достоин должности кошевого атамана. Потом, наверное, вспоминает, что у меня на руках подорожная, что я не конкурент ему.

— Так и сделаем, — кивает он. — Ты, Адам, поведешь отряд, который возьмет добычу, а я — второй.

Дальше Петр Сагайдачный распределяет, какая сотня в какой отряд войдет. Поскольку у меня особая сотня, артиллерийская, в разнарядку не попадает.

— Не возражаешь, если я к Адаму примкну? — спрашиваю кошевого атамана.

— Как хочешь, — отвечает он.

Вышли часа в два ночи, после появления луны. Она в начале последней четверти, светит слабенько и часто прячется за плотные дождевые тучи. Дождя пока нет, но ветер дует сырой, хлесткий. Размякшая земля чавкает под нашими сапогами. Часто идем по трупам, которых на поле боя навалено много. Они затвердели, почти не прогибаются, когда наступаешь. Идем молча. Лишь иногда кто-нибудь, споткнувшись о труп, очень тихо чертыхается.

Турецкие палатки из светлого полотна, хорошо заметного ночью. С наших позиций они казались белыми, но те, кто видел их вблизи, говорят, что желтоватые или серые. Почти на каждой закреплен у входа стеклянный фонарь, масляный, дающий слабый желтый свет. Стоят палатки не то, чтобы вразброс, но ряды настолько кривы, что немудрено заблудиться. Между палатками попадаются шалаши и навесы. Последние в основном над сваленными в кучу припасами или очагами. Прошедшие первыми разведчики поснимали турецких часовых. Нет здесь ни лошадей, ни других животных, которые могли бы поднять тревогу, так что мы без помех идем к цели — обозу с провиантом и боеприпасами. Он почти в центре лагеря. Из палаток слышен только храп. Если бы зашли в турецкий лагерь всей армией или хотя бы всем Войском Запорожским, то могли бы перебить ее почти всю. Видимо, Сагайдачный тоже не ожидал, что получится так легко.

Обслуга обоза оказалась из рабов и болгар, которые не сразу поняли, что происходит, а когда поняли, попросили взять их с собой. Они показали, где и что лежит, помогли погрузить на телеги и арбы и сами впряглись в них, потому что весь тягловый скот был на пастбище. Захватили возле палаток лишь несколько верховых лошадей, на которых навьючили мешки с крупами или мукой.

Три десятка телег, нагруженных доверху, двинулись, производя довольно много шума, в сторону казачьего лагеря. Большая часть казаков шла спереди, сзади и на флангах, готовая отразить нападение. Никто на нас не нападал. Я уж думал, что так и уйдем, не замеченные никем.

— Черкасы! Черкасы! — раздался истошный вопль в той стороне, где стоял отряд Петра Сагайдачного.

Зазвенели сабли. Кто-то выстрелил, судя по слабому хлопку, из пистолета. Шум боя и крики стали стремительно расползаться по турецкому лагерю. Проснулись и обитатели палаток, мимо которых проходил наш обоз. Бритая голова с заспанным усатым лицом высовывалось из палатки и тупо смотрела на проходивших мимо казаков, пока не располовинивалась саблей. Дальше перерезали веревки, которые держат палатку, и начинали через ткань колоть и рубить тех, кто под ней шевелился. Два-три человека легко управлялись с палаткой. Казаки сразу рассыпались в разные стороны и принялись уничтожать врагов, позабыв об обозе. Тот продолжал медленно двигаться в заданном направлении, словно его не касалась начавшаяся резня. Болгары и бывшие рабы молча тянули нагруженные арбы и телеги. Редкий турок, успевший выскочить живым из палатки, тоже проскакивал мимо них так, словно были не людьми, а безопасной тягловой скотиной.

Сколько мы перебили турок — не скажу. Наверное, нескольок тысяч. Зато припасов взяли на несколько дней для всей объединенной армии. Впрочем, примерно три четверти захваченного осталось у нас. С поляками и немцами поделились лишь тем, чего взяли много и что стоило мало — мукой и пшеном.