Каждому свое

— Я вовсе не намеревался давать советы по поводу того, как вам следует устраивать свою личную, тем более интимную жизнь, но я категорически запрещаю использовать женский персонал, а также помещения госбезопасности для удовлетворения сотрудниками своих физиологических потребностей. Надеюсь, вы меня поняли?

Гейдрих шел по коридору, низко опустив голову, вновь и вновь прокручивая в памяти только что состоявшийся разговор. У двери кабинета он опустил руку в карман за ключом и в этот момент увидел приближающуюся фигуру Шелленберга.

— Вальтер! Очень хорошо, заходите, я только что от рейхсфюрера! Хотел бы обсудить с вами кое-что. — Он подошел к шкафчику, достал бутылку какого-то крепкого голландского напитка, глянул на этикетку.

— Ого, 6о градусов! Прямо, как на флоте. Там напитки ценятся не по вкусу, а по крепости. — Он наполнил две рюмки, объемом гораздо более вместительнее, чем положено для крепких напитков и, не сказав ни слова, опустошил свою, а затем еще две. Шелленберг осилил с трудом половину и скоро почувствовал головокружение, чего давно не испытывал.

— Насколько я понял, мы пьем за ваше повышение.

— Повышение, понижение, в конце концов унижение. Вы, Вальтер, представляете, как это выглядит на самом деле? Это когда из вас делают крендель. — Он на секунду задумался. — Хотите знать, что произошло? — и не дожидаясь ответа, изложил Вальтеру свою встречу с Гиммлером. Шелленберг никогда не мог обвинить своего шефа в словоохотливости. Но, видимо, иногда в человеке концентрация отрицательных эмоций становится столь высокой, что он уже не в силах сдерживаться и они выплескиваются наружу, подобно рвотной массе.

«Вот так-то, Вальтер, жизнь вдруг поворачивается к тебе самой отвратительной стороной, о которой ты ранее и не подозревал».

— А вы знаете, Вальтер, что в нашем деле самое главное? Брать на себя ответственность за поступки, которые совершаешь ради великой Германии. Возьмем проблему с евреями. Все хлопали в ладоши, топали ногами от восторга, произносили громкие слова о необходимости их уничтожения вместе с коммунизмом, а когда дошло до непосредственной реализации, то многие постарались тут же отойти в сторону — это, мол, ваша епархия, мы вмешиваться не вправе. А я ведь не стал ни за кого прятаться — взял практическую депортацию, эвакуацию и ликвидацию евреев на себя.

* * *

Он прервался только для того, чтобы сделать несколько поспешных глотков из рюмки и тут же продолжил:

— А кто убрал мерзкого гомосексуала Рема с его двухмиллионной армией? Или кто провел без единого инцидента Олимпиаду в 1936-м? Кто организовал разгром русского генералитета руками самого Сталина? Наконец кто превратил Чехию в кузницу оружия для Германии?

Если бы не телефонный звонок из дома, список заслуг, несомненно, увеличивался бы и далее в обратной пропорции к количеству алкоголя, еще остававшегося в бутылке.

— Лина, собирайся, завтра отправляемся в Прагу. Остальное — когда вернусь домой. — Он с шумом водрузил трубку на место, оборвав разговор с женой.

— Кланяйтесь вашей очаровательной супруге.

— Кланяться? — Гейдрих наполнил бокал и вновь осушил его. — Я никогда никому не кланялся, тем более женщинам, которые созданы для того, чтобы ублажать нас, а не принимать от нас поклоны.

Вальтер удивленно пожал плечами.

— Да-да, не удивляйтесь, я знаю о ваших «трогательных» отношениях с моей женой. Сейчас она беременна. Посмотрим, на кого окажется похожим дитя — на вас или на меня? — он пьяно и очень недобро засмеялся.

— Извините, группенфюрер, но мне кажется…

— Простите, Вальтер, будем считать это неудачной пьяной шуткой. Я вовсе не хотел обидеть вас — вы правы, сейчас не до шуток. Завтра я удаляюсь в протектораты, чему бесконечно рад. В тылу врага я чувствовал себя куда комфортабельнее, чем…

— Комфортнее, — машинально поправил Вальтер.

— Вот-вот, пока мы там, на фронте… вы здесь поднаторели в грамоте…

— Простите, обергруппенфюрер, если вы имеете в виду меня, то я на фронте был и не отсиживался в штабе, а…

— Знаю, — грубо прервал Гейдрих. — Я имею в виду совсем иное. Из-за моей требовательности к подчиненным некоторые из них недолюбливают меня.

Вальтер с готовностью заменил бы слово «некоторые» на «все», а «недолюбливают» на «ненавидят». Но воздержался.

— Да что там сотрудники! Единопартийцы еще больше! — не иссякал пыл Гейдриха. — Если уж рейхсфюрер Гиммлер называет меня прилюдно «Чингис-ханом», а в кулуарах еще хуже, так что вы хотите от остальных?

От «остальных» Вальтер не хотел ничего, так как сам входил в их число. А потому промолчал.

Далее события развивались значительно быстрее, чем можно было предполагать. Неделю спустя после сообщения ТАСС, воспринятого без восторга в германском офицерском корпусе, произошло неприятное событие и в немецком разведывательном альянсе.

Служба Шелленберга получила от русского источника «Берта», болтливой жены крупного советского военачальника, сообщение о том, что вся дезинформационная кампания по поводу Тухачевского была задумана самим Сталиным.

Шелленберг доложил Гейдриху. Тот прочел и с раздражением вернул донесение.