Каждый атом

Разговор о школах Костя запомнил и вспоминал его часто. Ася совсем не казалась ему глупой, хотя училась плохо, из класса в класс переползала с трудом, большей частью из-за рассеянности: она постоянно все забывала и путала. Учителя ее не любили, и Костя мог понять почему: в ней не было ни страха перед школой, ни любви к ней, ни уважения, лишь спокойное равнодушие, с каким терпят неизбежные мелкие неприятности. При этом читала Ася не меньше Кости, знала даже больше, хотя знания ее были странные, непривычные, ненужные.

– Знаешь, кто такие вестипликарии? – спрашивала она Костю. – Это профессиональные укладчики тоги, рабы, которые укладывали тоги на патрициях красивыми складками.

Костя пожимал плечами, она вздыхала, делала следующую попытку:

– А что такое тога кандида, знаешь? Это тога, которую специально мелом отбеливали, в такой тоге ходили наниматься на должности всякие, вроде как на работу устраиваться. В Древнем Риме.

Костя смеялся, она сердилась:

– Зря смеешься. Между прочим, все твои кандидаты во всякие депутаты оттуда пошли, от тога кандида.

– Почему это они мои? Они всенародные.

– А кто перед выборами по домам ходил, списки сверял?

– Так это ж комсомольское поручение.

– Я, например, не в комсомоле.

– Это потому, что ты отсталая и темная.

– Нет, просто я независимая.

– А я, значит, зависимый? – рассердился Костя.

– Ну тебе же хочется быть как все, – сказала Ася. – А мне не хочется.

– Тебе хочется не быть как все, – буркнул Костя. – Это то же самое, просто с другой стороны.

– Ого! – насмешливо протянула она. – Ты начал думать, Конс, поздравляю.

Сколько бы они ни пререкались, как бы ни смеялись друг над другом, как бы ни вредничали, Ася была сестра, и казалось, что давнюю эту дружбу уже невозможно отменить, как невозможно отменить кровное родство. Вместе встречали праздники, вместе отдыхали, снимая на две семьи одну дачу в Юкках, вместе ходили в кино и на каток. Новый год они тоже всегда встречали вместе, и именно в Новый год впервые поссорились.

Мать решила поставить елку. Елки разрешили еще два года назад, но отец поосторожничал, ставить не велел. В прошлом, 1937-м, мать болела, лежала в жару весь декабрь, поднялась только в середине января. Нынче, словно чувствуя себя виноватой в том, что год назад все остались без праздника, она сама сходила на новогодний базар, выбрала густое красивое деревце, сама привезла его через полгорода на Костиных старых санках, сама наделала игрушек из папье-маше, так щедро, с такой любовью украсив елку, что даже отец, несклонный к публичным восторгам, не то чтобы ахнул, но как-то особенно громко выдохнул, войдя в столовую.

Болотины, как всегда, пришли втроем: Борис Иосифович, Анна Ивановна и Ася. Борис Иосифович галантно поцеловал матери руку, объявил, что целует чистое золото и нет такого чуда, которое вот эти нежные ручки сотворить бы не могли, и удалился с отцом в кабинет, пить для аппетита коньяк и говорить о работе. Анна Ивановна обошла елку три раза, сказала:

– Удивляюсь тебе, Татка, как только ты…

– Новое платье! – быстро перебила мать. – Хочешь, я покажу тебе мое новое платье? Для дома оно слишком нарядное, я не надела.

Она утащила Анну Ивановну в спальню, Костя с Асей остались в гостиной одни. Ася потрогала елку, понюхала ветку, сказала:

– Дурацкий обычай! Сколько деревьев зря губят.

– Почему зря? – возразил Костя, обидевшись за мать. – Ради праздника.

– Можно праздновать без елки. Раньше без елки праздновали – и что, плохо было?

– Плохо.

– Ты споришь, чтобы спорить, Конс. В глубине души ты со мной согласен. Это пережиток, варварство, диверсия против природы. Ты подумай, на один Ленинград ушел целый лес. А на всю страну?

– Почему ты всегда портишь праздник? – спросил Костя. – Почему нельзя просто радоваться? На Первое мая ты говорила, что рабы празднуют свое рабство, День Конституции обозвала праздником, которого нет. Даже к юбилею Пушкина цеплялась. Вот услышит тебя кто не надо, и тебе всыплют, и родителей загребут, привлекут за неправильное воспитание.

– Уж не ты ли будешь этот кто не надо? – иронически подняв бровь, поинтересовалась Ася.

– Что за чушь! – возмутился Костя.

– Ну почему же, – легким светским тоном сказала она, – ты же правильный, а правильные должны проявлять бдительность и эту, как ее, принципиальность. Товарищ Сталин сказал, что каждый гражданин обязан сообщать, выводить врагов на чистую воду.

Костя обиделся всерьез, весь вечер просидел надутый и две недели с Асей не разговаривал, даже пропустил – впервые в жизни! – две среды.

Календарь в стране менялся, разноцветные плавающие пятидневки сменялись пятидневками фиксированными, потом шестидневками. Вне дома так они и жили: первый день шестидневки, второй, третий. А дома и у Аси, и у Кости понедельники оставались понедельниками, а среды – средами. По средам они играли в солдатиков.