Казнь по кругу

— Теперь понимаю, что зря. Меня интересует новая фигура — нынешний вице-президент Лев Семенович Корзин. Ничего о нем не знаю. Важно все: работа в совке, происхождение, москвич или не москвич, жена, любовница, дети, собственная недвижимость, привычки и пристрастия.

— Страшнее Льва зверя нет?

— Царь зверей, как известно.

— Насчет царя узнавать — задание скорее для Витьки, чем для меня. Если Лев — царь зверей, то наш Витя Кузьминский — король тусовок и тусуется исключительно в компашках артистов и скоробогатеев.

— Но не банкиров.

— Завистливые скоробогатеи про банкиров знают все, Жора.

— Резонно. Значит, Витя?

— И я. По другим каналам. Еще что?

— Переодеться бы мне в подходящие для лета одежды. Я списочек составил. Что и какого размера. Ну, и мелочевка всякая, — Сырцов вытащил из кармана куртки мятый, как для сортира, клочок бумаги и протянул Казаряну, который, брезгливо оглядев эту бумаженцию, заметил:

— Ты тут, как Ленин в Разливе, на пеньке пишешь исторические сочинения.

— На табуретке, — поправил Сырцов. — Пусть этим Зоя Николаевна займется.

— Считаешь, что меня ведут?

— Во всяком случае, опасаюсь.

— Считаешь, что я от них не уйду?

— Не считаю. Но зачем вам лишние хлопоты?

— Тоже верно. Еще задания будут?

Сырцов поднялся, пометался по бункеру и горько признался:

— Мне ужасно стыдно, Роман Суренович, что я затрудняю жизнь занятого и, извините, уже не очень молодого человека…

Вот тут нетрезвый Казарян дал волю армянскому темпераменту:

— Ты — идиот! Тебя гонят, тебя достают, тебя вот-вот, в любую минуту, могут застрелить как собаку! — Казарян перевел дыхание и передразнил горестного Сырцова: — «Затрудняю жизнь занятого и немолодого человека». Конечно, затрудняешь! И будешь затруднять до тех пор, пока мы все общими усилиями не ликвидируем опасность, угрожающую твоей жизни. Ты мне очень дорог, Жорик, а Санька любит тебя как сына. Так что затрудняй. Чем еще можешь затруднить?

— Простите меня, — прошептал сентиментальный в солидной алкоголической расслабке Сырцов.

— Слезу смахни, — посоветовал довольный Казарян. — Ну, что еще?

— С Дедом бы посоветоваться… — тоскливо помечтал Сырцов.

27

Он мучительно стеснялся своей полупотенции до процесса, во время процесса и после него. Когда все закончилось, он, поспешно натянув штаны, с облегчением прикрыл срам, не доставивший, как он справедливо полагал, особого удовольствия партнерше.

Она же уже стояла у любимого своего окна во всю стену, снисходительно любуясь среднерусской природой. Такому бы окну — красоты Лазурного берега. Ан нет. Наконец она обернулась и удивилась:

— Ты уже в портках?

— Спешу, Светлана, — кое-как объяснил он свою мобильность.

— Всегда и во всем спешишь, — заметила она двусмысленно и, прихватив тряпицы легких своих одежд, удалилась в ванную комнату.

Он минут десять слушал еле слышимое шипенье душа, неопределенно и криво улыбаясь своим мыслям. Спохватился, оделся по всей форме. Как раз к выходу Венеры из бодусановой пены. Увидел ее в дверях, издали совсем молоденькую, спросил с подвыванием:

— Зачем тебе любовник на шестом десятке, Светлана?

— Для коллекции, Витольд, — ответила она, усаживаясь на пуфик и закуривая. Теперь он стоял у окна и смотрел на зелень травы.

— А если серьезно? — потребовал настоящего ответа Витольд.

— Ты мне нужен ручным, — лаконично закрыла тему Светлана и предложила: — Выпить хочешь?

— Не знаю, — механически ответил Витольд.

— А я выпью, — решила она, сломала в пепельнице сигарету и, поднявшись, распорядилась: — Пойдем.

Смежно со спальней существовал кабинет-будуар, переход в который был для Витольда неимоверным счастьем: общение у письменного стола привлекало его больше, чем общение в койке. Уж здесь-то он не потерпит поражения. Он сел в кресло у журнального столика, а она подкатила к дивану стеклянное сооружение с колесиками, на котором расположились бутылки «Метаксы», два бокала и коллекционное фарфоровое блюдо с фисташками. Разглядывая конструктивистскую роспись блюда, Витольд раздумчиво высказался:

— Двадцатые годы, время надежд и химер.

— Помнишь, как сейчас? — издевательски поинтересовалась Светлана.

— «То, что было не со мной, помню», — находчиво пропел он. За что и был одобрен сомнительным комплиментом.

— Мастер словесного фехтования. На допросах насобачился?

Подняв правую бровь и с напряжением следя за тем, как она разливала коньяк по рюмкам, он небрежно ответил:

— Насобачиться словесно фехтовать на допросах можно лишь тогда, когда допрашиваешь ты.

— Ты говоришь так, будто тебе приходилось находиться и по другую сторону стола.

— Приходилось, Светлана.

— И кто же тогда фехтовал? — она двинула наполненную рюмку. К нему. Чарка за службу. Поняв это, он усмехнулся и, приняв царскую милость, поднял рюмку, чтобы разглядеть ее на свет. «Метакса» золотисто теплилась.

— Очень неплохой фехтовальщик. Я бы даже сказал: замечательный.

— Кто, если не секрет?

— Секрет. Мой секрет.

— В будущем диалоге с ним фехтовальщиком хочешь быть ты? — сообразила догадливая Светлана.

— Мечтаю об этом, — признался он.