Кейп-код

ющий день. Родиона удается найти только к вечеру по московскому времени.

Он теперь какой-­‐то паломщик или псаломщик, Алеша не понимает в этих де-­‐

лах. Говорит: грешен, каюсь, давно у него не был и не звонил, паломническая

поездка на прошлой седмице… Что еще за «седмица»? — Родион три недели

не звонил старику.

Еще день: Родион съездил, но никто ему не открыл. Ключ есть, он под ков-­‐

риком, но дверь почему-­‐то не открывается. Может, сломался замок. А может,

отец дверь закрыл на задвижку. — На какую задвижку? Мы никогда ею не

пользовались. — Это в Америке у себя вы можете не запирать дверь, а у нас

жизнь опасная.

Недотепа — права была Шурочка. Пусть милицию вызовет, пусть вышибут

дверь.

— И пытаться нечего. — Внезапно Родион проявляет твердость: милиция

действует только по заявлению от родственников.

— Свет в квартире горит?

Родион не помнит. Разве что-­‐то меняется от «горит — не горит»? Снова

ехать туда смысла нет. В тоне Родиона слышится: он — тоже человек.

— А соседи?

— А что соседи?

Алекс знает ответ: из-­‐за музыки они у соседей были всегда на плохом счету.

И телефон работает. Родион проверил, позвонил на станцию. Как-­‐нибудь

хватило ума. Алекс просит: давай не ссориться.

— Молиться надо, молиться, — твердит Родион.

Надо лететь в Москву — и срочно, но срочно не получается, виза нужна.

Кто-­‐то передает слух, что всех уехавших восстановили в гражданстве — уез-­‐

жали-­‐то из другой страны. Алекс пробует выяснить это в консульстве, он им

пишет — по-­‐русски, получает ответ по-­‐английски: виза нужна.

Одна надежда, что отец в больнице.

— Либо в каком-­‐нибудь доме творчества композиторов, — успокаивает его

Шурочка.

Какой там дом композиторов…

Через восемь ужасных дней Алекс приземляется в Шереметьево.

Он проходит таможню, меняет деньги, садится в такси.

Невысокий плотный водитель — теперь это самый распространенный

здесь тип мужчин — везет его к дому. Родион приехать в Шереметьево не су-­‐

мел: заболел какой-­‐то инфекцией. На улице холодно и темно: в октябре тут

темнеет раньше, чем в Бостоне.

Он с трудом узнаёт дом, хотя жил в нем — с шестьдесят пятого года, с рож-­‐

дения. В окнах отца — свет, что плохо, наверное. Если бы отец находился в

больнице, он бы его потушил.

Ключ там, где всегда, под ковриком, Алекс вставляет его в замок. Рука дро-­‐

жит, и пульс частый. Поворачивает замок, но открыть не может. Таксист — он

оставил его внизу — идет помогать. У таксиста тоже не получается.

Максим Осипов. КЕЙП-­‐КОД

10

— Задвижка. У меня бабка… — бормочет таксист.

Он не слышит его. Дверь заперта изнутри. Начинается дрожь, которая, ста-­‐

новясь то сильней, то слабей, будет сопровождать все московское путеше-­‐

ствие Алекса.

В милиции он садится писать заявление. Выходит ужасно медленно: не пи-­‐

сал ничего по-­‐русски уже несколько лет, да еще от руки.

Милиционер смотрит на его мучения:

— Звони в МЧС, у них не такой геморрой… — Он имеет в виду: меньше фор-­‐

мальностей.

На ступеньках подъезда Алекс ждет эту самую МЧС, раньше и слова такого

не было. В милиции спросить постеснялся, а у таксиста — забыл. Совсем плохо

ему одному. Американский телефон не работает. И дрожь — внутренняя,

внешняя, всякая.

Подъехали. Парни лет двадцати пяти. Владимир и Стас.

Документов не спрашивают. Идут за ним.

— Вы же говорили — второй.

Он понимает свою ошибку: в Америке принято иначе нумеровать этажи.

— Простите, недоразумение. — Дает им ключ.

— Понятно, — говорит Владимир. — Понятно. Купюра есть?