Анастасия Муравьева

Кепка

У одной девушки парня забрали на войну. Они даже толком не успели попрощаться, когда за ним пришли, громыхая сапогами, рывком дернули дверь и велели собираться. Но времени на сборы не дали, даже обняться молодые не успели, неловко замялись, качнулись друг к другу под взглядом чужих колючих глаз и – разошлись.

Девушка стояла, вжавшись в стенку, пока он ходил по комнате, из угла в угол, вот кровать с никелированной спинкой, буфет, керосинка, хлеб, прикрытый полотенцем, в миске щи и ложка с зазубренным краем, которую он уронил, когда они пришли. Он собрал вещмешок, потом затянул его, крякнул, за ним встали двое, он втянул голову в плечи, не оглядываясь, и тут девушка впервые нарушила свою неподвижность, а ведь ей положено было хлопотать и метаться, увязывая ему теплые носки, шарф и сухари.

Она лишь поймала его взгляд, пустой, словно он перечеркивал жизнь с ней в этой комнате, где они ничего не успели – ни притереться друг к другу, ни обзавестись ничем общим, кроме керосинки, вот только щи и были у нее сварены, которые он не успел доесть.

А когда за ним пришли, он встал и бросил ложку, и больше к щам не притронулся, хотя там оставалось, а они были не в том положении, чтобы оставлять недоеденное. Он с тоской посмотрел в тарелку, словно знал, что нескоро придется ему поесть, а потом застыдился и перевел взгляд куда-то в сторону, и девушка истолковала это по-своему, метнулась, открыла шифоньер и нахлобучила ему на голову кепку – обычную клетчатую кепку, которую тогда носили все. Она ее купила на толкучке, а потом вышила на околыше три красных мака, и кепка стала не похожей на других.

А сейчас она надела ему на голову эту кепку, и он даже приосанился, обнял девушку одной рукой, в другой был вещмешок, она заплакала, ткнувшись ему в плечо, но конвойные торопили и оттеснив ее, ушли топоча тяжелыми сапогами, а она села над тарелкой со щами, и водила по ним ложкой, и только в тот момент поняла, что ничего ему и не собрала нужного, он похватал всякую ерунду, а теперь что делать, кепка с маками не согреет.

Впрочем, может, эта девушка и наврала, она вообще мастерица была придумать всякое, что это за конвойные в ее рассказе, а? Ведь не на войну ее парня снаряжали, война к тому времени уже кончилась. Может, вербовали в трудармию, надо было месить бетон и строить электростанцию, всех бездельников увозили, и ее парня загребли, потому что он не имел ни профессии, ни специальности, а был нетрудовой элемент.

Он и впрямь неизвестно чем жил, так что даже про трудармию – девушкины фантазии, а вероятнее всего, за ним просто пришли из милиции и арестовали, причем не за политику, конечно, а попросту – за украденное барахло. Поговаривают, что парень был обыкновенным щипачом, промышлявшим в трамваях, живущим своим промыслом, а то и за ее счет, этим и объясняется сумбурный рассказ про каких-то конвойных и про то, что в доме оказалось шаром покати и нечего взять в дорогу – когда живешь с вором, живешь одним днем.

Но девушка его любила, недаром она вышила ему кепку маками, и любила очень сильно, потому как побежала смотреть, как их грузят в товарняки. Близко не пустили, и она свесилась с железнодорожного моста. Гудел ветер, поезд стоял далеко внизу, и она смотрела во все глаза, перевесившись через перила, как течет серая река каторжников, но девушка упрямо называла их новобранцами. Но как ни называй – это были одинаковые бушлаты и кепки – все как одна солдатские, и сколько она не всматривалась до боли в глазах – так и не увидела красных маков.

Потом заиграл оркестр, и поезд стал, дергаясь, отъезжать. Ее прижали к железной сетке, ограждающей мост, она махала рукой, надеясь, что кепка с красными маками взметнется из толпы ей в ответ, но впустую.

Толпа стала расходиться, и девушка пошла домой, в свою комнату. Она, конечно, писала ему треугольнички и отправляла передачи, даже не надеясь, что они достанутся именно ему, ведь разделит с соседями по камере, вздыхала она, а потом спохватившись, принималась говорить – что это я, какой камере, конечно, по казарме.

Но разница невелика, хоть камера, хоть казарма, и она заботливо отправляла посылки – папиросы, тушенку. Он писал, что все время хочется жрать, и вообще не стеснялся жаловаться. Девушка представляла, как их ведут утром валить лес или ворочать камни, как брошен ее любимый в эту каторжную колею – худощавый, гибкий, длинноусый, сроду не знавший, что такое работа. Она вспоминала, как сидел он у нее в комнате, перехватив гитару с красным бантом, болтая ногой, словно барышня, или шел по улице развинченной вольной походкой, и она рядом с ним вышагивала осторожно, как стежки клала. Вот и красные маки у него на голове – вроде бы кепка как у всех, а другая. Ее парень ни на кого похож не был.

Девушка переживала, что они толком не простились, по ее вине, а ведь можно было побежать и броситься кому-то в ноги, а то и под поезд, и вообще потребовать свидания, зачем она раньше этого не сделала, знала ведь, что ей положено.