Кэте Кольвиц

Но и в Нордхаузене стали чаще тревоги, и старая Кольвиц спускается в подвал, опираясь на две палки.

Подошел семьдесят седьмой день рождения. Такая радость: приехали Оттилия и Беата Бонус. Утром в комнату принесли большие букеты цветов, и Маргрет Бенинг со своими детьми спела у ее постели традиционные поздравительные песни.

На столе среди цветов даже стоит вкусный пирог, и от дорогих сердцу людей пришли добрые вести.

Кэте Кольвиц развеселилась, она уж не надеялась, что этот день рождения будет отпразднован.

Проводила гостей до дверей и простилась с Беатой Бонус их обычным шуточным приветствием:

— Мы еще с тобой посмеемся…

Оставаться в Нордхаузене тоже стало опасно. Сын перевез Кэте Кольвиц в маленький тихий городок Морицбурр под Дрезденом. Здесь она поселилась в квартире, которую предоставил давний почитатель ее искусства, владелец замка герцог Эрнст Хейнрих Саксонский, Это был небольшой дом, где жили служащие замка.

Окна комнаты выходят на большое спокойное озеро. Конец лета, тишина.

Временами Кольвиц, опираясь на две палки, спускается со второго этажа и выходит в палисадник. Если силы позволяют, отваживается на более долгую прогулку, за калитку, ближе к озеру.

Однажды она сидела там, задумчиво поглядывая на круглые башни замка, плещущихся в озере уток и плывущие по небу облака. Здесь покой, почти неправдоподобный.

На скамейку подсел старый рабочий. Он поглядел пристально на сидящую рядом Кэте Кольвиц и сказал обрадованно:

— А я вас знаю…

Кольвиц обернулась к нему, улыбаясь…

— Да, помню каждую вашу картину. Знаете, — продолжал старик, взвешивая слова, — если бы ваши картины были красивее, они не были бы так хороши.

Кольвиц еще долго просидела со своим собеседником на скамейке возле озера. Художница и благодарный зритель.

Это был счастливый день самого чистосердечного признания ее искусства. И, засыпая в этот вечер, Кольвиц еще долго вспоминала слова старого рабочего, который сумел постигнуть главное в ее творчестве.

В августе приехала в Морицбург внучка Ютта. Она застала Кольвиц сидящей на балконе в лучах заходящего солнца.

Ютта читала много вслух, чаще всего из Гёте, самого любимого. Кольвиц повторяла наизусть большие отрывки из «Фауста». Она не расставалась с маской Гёте, привезла ее с собой в Морицбург и повесила над кроватью.

Иногда она просила Ютту дать ей маску и ощупывала лицо Гёте пальцами с закрытыми глазами. «Для ориентировки», как она любила говорить.

По вечерам Ютта много читала из «Правды и поэзии» Гёте.

Силы и надежды заметно убывали. В одном письмеце Беате Бонус она уже написала сокрушенно: «Со смехом, наверное, уже больше ничего не выйдет… теперь уже все высмеялось».

Часто с внучкой вела тихие разговоры, убеждая ее, что люди потом будут другими, озаренными высокими идеалами. В тихом Морицбурге наступила осень. На потемневший от времени деревянный балкон выносят кресло, и Кольвиц сидит, будто от всего отстраненная, погруженная в свои думы. Неожиданно она говорит внучке:

— Мне бесконечно жаль твоего отца за его любовь к Германии. Но вот уже вторая война проиграна.

— Разве ты не любишь Германию? — спросила Ютта.

— Я люблю ее очень, — отвечает Кольвиц, — но еще больше я люблю новую идею. Знаешь ты слова из «Откровений»: «И прийдет новое время, новое небо и новая земля». И они придут. Очень, очень люблю я Германию, и я знаю, что она имеет свою миссию. Но это не значит, что нужно всех восемнадцатилетних посылать на поле боя.

Ютта записала: