Кевин Гарнетт. Азбука самого безбашенного игрока в истории НБА

Когда я играл против Чака, ему было не до разговоров со мной – никаких и ни о чем. Чак это отрицает, но я ему сразу не понравился, едва я только появился в лиге. Он играл за «Финикс» и имел уже свыше десяти лет опыта в лиге за плечами. Он был «голубой кровью» NBA. А тут нарисовался я, молодой брат, жаждущий проявить себя. Это было сродни тому, как в доме, где уже давно живет собака, появляется новый щенок – и тут же начинает бегать-прыгать вокруг большой собаки, скуля, кусаясь и без конца виляя хвостом. В те времена многие игроки, приходившие в лигу, вели себя по-овечьи скромно и сдержанно, не поднимая головы. Но только не я. Я был готов рвать. Не думаю, что Чаку это пришлось по душе. Поначалу точно нет. Но со временем он полюбил меня.

Мы стали еще ближе, когда я обзавелся своим шоу Area 21 на канале TNT. Мы с ним постоянно подкалывали друг друга, постоянно несли всякую чепуху. Я высмеивал его за то, что он заснул в эфире, а он издевался надо мной за узкие джинсы – которые я до сих пор беззастенчиво ношу.

В 2016 году в Северной Каролине был принят тот паршивый «закон о туалетах», откровенно дискриминационный по отношению к трансгендерам. Предстоявший Матч Всех Звезд NBA должен был пройти в Шарлотт, и Чак публично заявил, что на его взгляд, игру следует перенести в другой город из-за принятого закона. Своим боссам из TNT он сказал, что, если игру не перенесут, он ее бойкотирует. Во многом благодаря давлению Чака игру действительно перенесли – в Новый Орлеан. Как Чак сказал в интервью Эллен ДеДженерес, «если ты чернокожий, ты должен вставать на защиту других людей. Потому что чернокожие знают, что такое дискриминация. А если ты находишься в позиции силы, ты всегда должен выступать против дискриминации. Я никогда не стану сидеть сложа руки, позволяя другим творить дискриминацию в моем присутствии».

Beauty / Красота

Особенность тех поездок в Атланту была в том, что они вовсе не были обязательными. Это стремление к тому, чего я не мог увидеть, мне привила не Мама. Я сам это чувствовал. Я рано увидел красоту. Увидел красоту в странном свете. Я видел, как красота омывает мои разум и душу и как она трансформирует мою сущность. Я говорю не о божественном откровении, а о человеческом ви`дении. Я знал, что это красота, потому что она изменила мое восприятие мира. Я понял это в совсем юном возрасте.

Позади домов на Рузвельт-авеню находится гряда здоровенных холмов. Прежде чем добраться до холма, вам придется пройти сквозь ряды натянутых бельевых веревок, на которых народ развешивает свои вещи после стирки. Носки, трусы и лифчики развеваются на ветру. Солнце обжигает лучами с яркого синего неба. Птички щебечут. Полевые цветы кружат голову своими ароматами. Дворняга преследует кота, спрятавшегося за мусорный бак. Белки карабкаются на деревья. Звуки музыки – это может быть «Celebration» от Kool & the Gang или «Master Blaster» Стиви Уандера – доносятся из динамиков радиоприемников и вертаков в квартирах жителей.

Минуйте бельевые веревки и продолжайте поглядывать на холм, что размером достигает, наверное, акров двух. У подножия его течет ручей. За ручьем растут деревья. Почти что лес. Только кроны деревьев обрезаны. Как будто кто-то подстриг их так безупречно, что я теперь могу заглянуть за них. Сверху на эти деревья глядит дорога, хайвэй, по которому в обе стороны мчатся машины.

Бельевые веревки, ручей, холм, деревья и движущиеся по дороге машины: вся эта сцена предстает передо мной как нечто самое прекрасное в этом мире. Я не могу объяснить вам почему, но она будоражит меня до глубины души. Это была картина, кадр, который я никогда не забуду. Оглядываясь в прошлое теперь, я понимаю, что именно она собой являла: широту окружающего мира. Даже будучи мальчишкой, который ничего не знал об этой жизни, я понимал, что жизнь в социальном жилье не определяет меня как личность. Я мог выйти на улицу и увидеть пространство, увидеть его необъятную ширину и открытость. Я мог видеть людей, спешащих в своих машинах куда-то в другие места. Это означало, что и я мог поехать куда-то в другое место. Тогда я не мог этого высказать – мне недостало бы слов или понимания, – но могу сделать это теперь: красота – значит движение.

Красота этой сцены захватила меня настолько, что я простоял там целый час, просто вдыхая запахи. Закончив, я поднял голову на солнце и стал пристально смотреть на желтое свечение его потрясающего света. Я чувствовал себя потрясающе.

И в этот момент почувствовал затрещину от мамы.

«Пацан, – сказала она, – ты зачем это пялишься на солнце? Ты что, не знаешь, что оно может выжечь тебе глаза до угольков?»

«Мне нравится смотреть на солнце, – ответил я. – Оно меняет все цвета вокруг меня на зеленый и черный. Все выглядит прекрасно после того, как я посмотрю на солнце. Когда я смотрю на него, я чувствую себя как во сне».

«Лучше склони голову и обратись к Господу Иегове».

Спустя минуту после ухода мамы я снова стал смотреть на солнце. Но на этот раз я молился.