КГБ в смокинге. Книга 1

— Успокойтесь. Если бы вас действительно хотели пристрелить, то сегодня исполнилось бы ровно семь дней с момента вашей скоропостижной кончины. То, что нас видят вместе, — а вы должны понимать, что полностью избежать внешнего наблюдения невозможно, — меня не тревожит. В конце концов, так и должно было быть: наши контакты предусмотрены планом, который утверждался в Лэнгли. Главное, чтобы нас не слышали…

— Об этом можете не беспокоиться, — улыбнулся Мишин и вытащил из кармана пиджака плоскую черную коробочку. — Кроме атмосферных помех, никто ничего не услышит.

— А я и не беспокоюсь, — улыбнулся в ответ Юджин, извлекая из внутреннего кармана плаща точно такую же коробочку…

16

Москва. Международный аэропорт Шереметьево

29 декабря 1977 года

…Если бы у меня на душе не было так тошно, я бы получила гораздо больше удовольствия от совершенно охреневшего лица Тополева, когда он увидел меня наутро.

Надо сказать, что вчерашние мастерицы по части превращения нормальных женских лиц в типично советские — измученные, сексуально и продовольственно озабоченные, с выражением непреходящей тоски, — не только кардинально изменили мою внешность, но еще и умудрились одеть меня, вшивую интеллигентку, в классический наряд партфункционерши из почетного президиума — черный пиджачок, черная юбка с черным ремешком, черные, без каблуков, туфли и накрахмаленная белая кофточка с кружевным жабо, к которым (этого девахи из КГБ в силу своего сельского происхождения могли и не знать) особое пристрастие питали профессиональные советские проститутки, дослужившиеся задом и передом до поста дежурного администратора гостиницы «Алтай», что на ВДНХ. Не хватало мне только красного депутатского значка на лацкане, но в этом случае сравнение было бы некорректным.

Матвей Тополев, помощник и порученец председателя КГБ СССР, человек без юмора, вкуса и обаяния, навидавшийся, казалось бы, в своей поганой конторе всего на свете, таращился на меня с таким изумлением, словно увидел восставшего из праха Феликса Эдмундовича под руку с террористкой Фанни Каплан. Какое-то время я еще сдерживалась, сохраняя на лице суровое выражение смертельно оскорбленной примы провинциального драмтеатра, которой всучили роль третьего пня в четвертом составе, но потом не выдержала напряжения лицевых мускулов и стала ржать, причем по нарастающей, до истерического хохота, до икоты, до приступа удушья. Ситуация была действительно абсурдной: большой начальник и ас разведки, по идиотскому приказу которого косметическая команда преобразила меня до полного неприличия, не мог понять, сидит ли перед ним его суперагент В. Мальцева или на дачу неведомо каким образом и с какой целью пробралась незнакомая бульдозеристка в костюме «а ля Терешкова».

Тополев пришел в себя только после того, как я начала смеяться. Узнал, сволочь, родные обертоны и успокоился.

— Над вами прекрасно поработали, Валентина Васильевна, — нагло заявил он. — Вас прямо-таки не узнать.

— Ой, не могу! — я наконец отдышалась. — Киньте полотенце, Тополев, мне надо утереть слезы.

— Идите в ванную и умойтесь.

— Не могу.

— Ноги не ходят?

— Мне вообще нельзя мыть лицо. Вплоть до окончания вашей долбаной операции. Я могу его только промакать салфеткой. Иначе сойдет грим, а с ним и вся рожа. Признайтесь, Матвей Ильич, теперь я стала вам намного ближе, да?

— С чего вы взяли?

— А разве не вы подсказали своим толстожопым подружкам, во что именно нужно превратить мое лицо?

— Если вы не против, Валентина Васильевна, продолжим обмен любезностями по дороге.

— Значит, летим?

— Да. Машина во дворе…

В комплект депутатской амуниции, предоставленной в мое распоряжение хозотделом КГБ СССР, входили пальто из черного драпа с жутким ондатровым воротником, скроенное так, словно его перелицевали из офицерской шинели, кожаная сумка-ридикюль и небольшой черный чемодан. Накануне у меня было достаточно времени, чтобы ознакомиться с содержимым ридикюля, главное богатство которого составлял заграничный паспорт цвета лица вышедшего из себя Тополева, на котором — паспорте, а не Тополеве, — особо выделялась моя фотография (девчушки все делали сами — раздевали, уродовали, помадили и фиксировали плоды трудов своих на пленку) и три строчки моего нового имени — Сергеева Ирина Михайловна, 1946 года рождения. Кроме того, в конце паспорта стояли штампы посольств Испании, Голландии, Бельгии и Люксембурга, подтверждавшие, что гражданка СССР Сергеева И. М. имеет право двухнедельного пребывания в любой из вышеозначенных стран, каковое она, судя по решительной походке Тополева и урчавшей внизу черной «Волге», и намеревалась осуществить.

Дорога до Шереметьева прошла в полном молчании. Я смотрела в окно и любовалась заснеженными березками. Тополев же как уставился в могучий загривок водителя, так и не отрывался от него до самого аэропорта. В какой-то момент мне даже показалось, что мой новый патрон безуспешно пытался прочесть на водительском затылке шифрованное донесение Витяни Мишина.