Хайдеггер и гиппопотам входят в райские врата. Жизнь, смерть и жизнь после смерти через призму философии и шутки

Где-то на границе между феноменологией и психологией лежат вопросы о том, как биологическое бессмертие может изменить опыт человеческого существования. Будут ли эти изменения такими, на которые мы рассчитываем?

Скажем, у вас есть нанороботы, усердно ремонтирующие все разрушающиеся части вашего бренного тела, так что болезни, естественный износ и амортизация теперь не приводят к Большому Сну. Однако эти деятельные маленькие роботы имеют свои ограничения; они не помогут вам, если на вас рухнет вывалившееся из здания пианино или если вам случится сесть в машину к Тельме и Луизе по дороге в Большой Каньон. Когда катастрофа неминуема, остается только умереть. Как все это может повлиять на ваши умонастроения? Теперь вопрос стоит не о том, умереть сейчас или позже, а о том умрете ли вы вообще. Можно сказать, ставки стали выше –

путь длиннее. Не будем ли мы склонны в новых обстоятельствах жить так, чтобы полностью исключить всякие риски, – скажем, в изолированном бомбоубежище, погребенном глубоко под землей?

С меня хватит

Проблема ennui (так называли французские экзистенциалисты тоску и скуку жизни, сопровождаемую унылыми вздохами) достигает нового масштаба в перспективе вечной жизни и препровождения времени, скажем, в том же старом кафе Сен-Жермен-де-Пре[71]

. В своем эссе «Случай Макропулос: размышления о скуке бессмертия» представитель моральной философии ХХ в. из Кембриджа сэр Бернард Уильямс утверждает, что смерть необходима для того, чтобы жизнь оставалась интересной. Исходный пункт размышлений Уильямса – пьеса «Средство Макропулоса» чешского писателя Карела Чапека (и более поздняя опера чешского композитора Леоша Яначека), в которой героиня, выпив алхимический эликсир, обретает невероятно длинную жизнь (342 года и далее). Но к концу пьесы она решает не продолжать ее еще на века, поскольку понимает, что вечная жизнь приносит лишь бесконечное безразличие. Уильямс пишет: «Бесконечная жизнь привела ее к состоянию тоски, безразличия и равнодушия. Ничто не радует».

Отчего так? Уильямс считает, что после того, как человек прожил какое-то количество лет (цифра варьирует у разных людей), он не способен приобретать новый опыт – старая проблема «мы все это проходили». В силу самого факта ему становится скучно до безумия. Хорошая жизнь, считает Уильямс, – та, что заканчивается до наступления повторов и неизбежной тоски.

Конечно, есть и такие, вроде комика Эмо Филипса, которые полагают, что аппетит приходит во время еды:

«Приятель дал мне послушать запись Филипа Гласса. Я слушал ее пять часов, пока не понял, что там просто царапина».

Немецкий философ XIX в. Фридрих Ницше со своей концепцией «вечного возвращения» поднял проблему тоски на новый уровень осмысления. С точки зрения Фридриха, лучший символ тщетности неограниченной во времени жизни – история, которая повторяет саму себя снова и снова, до бесконечности. Некоторым, вроде Вуди Аллена, такая перспектива кажется достойной вечного «ох!». Вот слова профессора Аллена: «[Ницше] сказал, что жизнь, которую мы прожили, будет повторяться вечно точно таким же образом. Грандиозно. Это значит, что я опять должен высидеть до конца все шоу Ice Capades[72]».

Подумайте об этом, говорит Ницше. Не позволяйте вечному возвращению опускать вас – поднимитесь над ним! Героизм ницшеанского сверхчеловека проявляется в его способности утверждать свою волю к власти вопреки бесполезности. Что ж, сверхчеловека можно поздравить! Но что делать обыкновенным людям вроде Лоис Лейн или Джимми Ольсена[73], не говоря уже о вас, Дэрил, и о нас? Для нас вечное возвращение выглядит скорее как день сурка и как тот глубокомысленный диалог, который вызывает мурашки по спине у многих кинозрителей:

Персонаж Билла Мюррея[74]: «Как бы ты жил, если бы каждый день был точной копией предыдущего и что бы ты ни делал, не имело бы ни малейшего значения?»

Новый приятель в баре: «Я примерно так и живу».