Хамсин

В пятницу вечером давали «Травиату» – историю куртизанки. Историю женщины, отвергнутой обществом. На Владимирской, дом 50. Опера помещалась в 4 действия и 3 антракта.

Оказалось, что есть еще куда надеть зимнее черное платье Konstantin Miro, которое она купила на одном из последних показов. На нем был бледный почти белый цветок. С удлиненными лепестками, словно их долго растягивали предварительными ласками. И ноги были миниатюрными в изящных лодочках. И педикюр она заставила сделать через силу, затаскивая себя за волосы в салон.

В фойе театра в человеческие передвижения вклинивались веера. Настраивались бинокли и монокли. В гардероб сдавались надушенные еще зимними духами норковые жилеты. Бродили руки с фужерами. Чаще всего это был настоянный на орехах коньяк. Вернее на ореховых перегородках. Лада тоже решила выпить, но опасалась скользких мраморных ступенек. У нее внутри зияла такая огромная дыра, что хотелось ее чем– то поскорее залить. Заспиртовать. Она не знала, что все будет выливаться обратно, обжигая ткани дальше.

– Позвольте я Вас угощу?

За ее спиной стоял мужчина. Седой. В оливковой рубашке. От него пахло чем-то от Dior. Лада вдохнула еще раз и узнала. Это был аромат Aqua Fahrenheit. Она когда-то, «почти такие же», покупала Димке на оптовом рынке. Когда еще денег у них не было…

Мужчина стоял лениво. В глазах был покой и железная уверенность. На зубах – легкий желтый налет. От увлечения курением или от нерешенных гастроэнтерологических проблем. Верхнюю губу прятали жесткие усы.

Часы показывали второй антракт. Он ее заприметил еще в первом, но не успел сориентироваться. Лада наспех прикрыла свои глаза. Чтобы оттуда не вывалилась вся ее искаженная жизнь. Сперва огромными кусками, а потом по горошине. Как выпадает сладкая консервированная кукуруза в миску крабового салата.

– Угостите.

Он заказал что-то неприлично крепкое. Лада хотела возразить. Он остановил ее порыв взглядом.

– Я знаю, что Вам нужно.

И она стала вливать это в давно не видевший еду желудок. Пустой и обессиленный. Ей вдруг очень захотелось, чтобы кто-то за нее что-то точно знал. За нее открыл ролеты на кухне и жалюзи на балконе. Засунул хлеб в тостер, а потом вытащил оттуда хорошо подсушенный на прокаленную тарелку. Ей захотелось, чтобы сказали: «Дорогая, я отвезу на мойку твою машину» или «В воскресенье куплю новую кофеварку. А то эта уже никуда не годится. От нее шума больше, чем крепости». И чтобы сам с ней разбирался и заправлял жареными бразильскими зернами. И опять, как давно забытая мантра, стал фонить зачитанный Димкой стих…

Я решусь на все неизвестное,

на все безрассудное, —

в море брошусь,

густое,

зловещее, —

и спасу тебя!..

Это будет

сердцем велено мне,

сердцем велено…

Но ведь ты же

сильнее меня,

сильней

и уверенней!