Хаос

Я смотрю на него — на них, — когда его взгляд встречается с моим, и Виктория отслеживает его движение, прищурившись глядя на меня. Они поняли, что я пялилась на них, как какая-то ревнивая влюбленная идиотка, и с двумя парами глаз на мне, все, что я могу сделать, это встать. Отгородиться. Объявить, что я иду в ванную.

— Ты в порядке? — спрашивает Майк, прерывая разговор с кем-то из сценической команды.

— Не очень хорошо себя чувствую.

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет, — заикаясь, бормочу я, совершая свой небрежный побег. — Нет, я скоро вернусь.

Пробираюсь по лабиринту коридоров, пока не оказываюсь у входной двери, из-за которой на меня обрушивается поток свежего ночного воздуха. У меня нет ни малейшего желания когда-либо возвращаться назад, тем более, когда мое сердце исцарапано наманикюренными ногтями, поэтому мои армейские ботинки стучат по асфальту всю дорогу через пустынную стоянку к автобусу. Мы пробыли в этой гримерке так долго, что толпа, обычно ожидающая нас, разошлась по домам, и я вожусь с клавиатурой рядом с дверью, когда мозолистые пальцы обвивают мою руку.

Шон разворачивает меня, и я поднимаю подбородок, чтобы встретить его напряженный взгляд.

— Почему ты ушла?

Серьезность в его голосе не оставляет места для шуток, лжи или чего-то еще, что я могла бы сказать. Дурман от водки, которую он выпил, буквально плавает в его гипнотических зеленых глазах, пока он ждет моего ответа, но его у меня нет. Шон убирает мягкие черные пряди волос с моего лица, пока не касается ладонью моей шеи. Затем, запустив пальцы в мои густые волосы, делает шаг вперед и прижимает меня к автобусу.

— Почему ты злилась, когда вошла в гримерку? Почему не смотрела на меня? Почему ушла?

Бежать некуда, но я не могу ему ответить…

— Почему ты последовал за мной?

— По той же причине, что и ты. — Его лицо склоняется ближе ко мне, и мои губы дрожат от прикосновения его дыхания. — Я хочу поцеловать тебя.

Мое сердце бьется о ребра, ладони упираются в металл позади. Он просит меня снова и снова совершать одни и те же ошибки. Просит вернуться на вечеринку, пережить ночь на танцполе, воссоздать воспоминания в автобусе. И я знаю, что не должна этого хотеть… но хочу. Господи, как же я хочу.

Я хочу его.

— Нет.

— Пожалуйста, — шёпотом Шон умоляет меня, его губы приближаются и касаются моих на этом слове. Я отворачиваюсь, но его бескомпромиссные пальцы поворачивают мой подбородок обратно. — Пожалуйста, — повторяет он, прежде чем взгляд его голодных глаз опускается на мой рот. Шон губами касается моих, целует мои сомкнутые губы, угрожая поглотить меня. Все во мне хочет расцвести для него, хочет широко раскрыться и впустить его. — Позволь мне. Только один раз.

Его голос сам по себе подобен поцелую — нежный и теплый, он прижимается к моим губам, растапливая мою решимость. У меня не было бы сил снова сказать ему «нет», но он не дает мне такой возможности. Вместо этого Шон притягивает меня ближе и целует с такой настойчивостью, что нежные лепестки моих губ бессильны против его жара. Он целует меня с открытыми глазами. И, открыв глаза, я таю.

Целоваться с Шоном — все равно что прыгнуть с обрыва. Как осознание того, что ты можешь летать. Как приветствовать всепоглощающий поток воздуха. Как падение.

Это все равно что обнять саму землю, которая вот-вот разнесет тебя на куски.

Стон вырывается из запертого места внутри меня, когда его бедра прижимают меня к автобусу, а пальцы сжимают мои, поднимая мои руки все выше и выше, пока грудь не прижимаются к его груди, и каждый химический элемент в моем мозгу мчится, как бурные потоки. Мои руки прижаты к холодному металлу, под его контролем, а колени едва держат меня.

— Шон, — выдыхаю я, когда наконец набираюсь сил, чтобы отвернуться от поцелуя, который лишает меня возможности дышать, двигаться или думать.

Его имя на моем дыхании звучит как протест, как мольба о большем.

— Я еще не закончил, — шепчет он мне на ухо, смахивая носом мои волосы, чтобы прикусить мочку.

Когда я извиваюсь, Шон прижимается губами к моей шее, к тому местечку, которое заливает бассейн тепла в моем животе. Все, что я могу сделать, это сжать колени, позволить ему поцеловать меня и попытаться не стонать его имя. Его язык делает такие вещи, от которых мурашки бегут от макушки головы к пальцам ног, а эти губы спускаются все ниже и ниже, осыпая поцелуями мою кожу, пока не касаются изгиба моей шеи, и я горю изнутри.

То, что мы делаем, неправильно — запретное воскрешение тайны, которую хранили слишком долго. И это приятно, чертовски приятно… но я чувствую запах водки на его губах.

Я освобождаюсь от него, вырывая руки из его хватки. Шон смотрит на меня из-под полуопущенных век, и я уверена, что отражаю его взгляд. Я чувствую это по тому, как напрягаются мои соски, как пылает кожа, я все еще не могу дышать ровно.

— Нет, — говорю я, и Шон делает шаг вперед, прежде чем передумать и остаться на месте.

— Почему?

— Ты пьян.