Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира

Однако, будучи недуховным, нерациональным и не обязательно красивым, ребенок не особенно подходит для того, чтобы творить свою магию, с точки зрения морально ответственной любви Кьеркегора или Мёрдок. И все же нежный взор, которым он очаровывает, – это именно то, чего мы хотим от любви. «Ведь человек, по сути, существо без определенного возраста, существо, способное в считаные минуты помолодеть на несколько лет: он живет, окруженный стенами времени, и плавает между ними, словно в бассейне, где уровень воды постоянно меняется, делая достижимым для него то одну, то другую эпоху», – пишет Пруст [54]. Когда уровень воды делает достижимой область детства, мы снова нуждаемся в том, чтобы с нами нежно нянчились и бесцельно играли. Кто, если не любовник, может удовлетворить эту нужду? Кому еще мы с готовностью раскроем ее?

Желание быть правильно увиденным (узнанным) может показаться невзыскательным. Но «правильное понимание людей – это не жизнь. Жизнь – это их неправильное понимание, все большее в него углубление, добросовестный пересмотр своих умозаключений и снова неправильный вывод. Заблуждения – вот что позволяет нам жить дальше» [55]. Не нужно проходить курс психоанализа, чтобы убедиться в истинности этих слов. Ницше выражает ту же мысль в характерной для него более резкой и вызывающей манере: «Только галерные рабы знают себя»

[56]. Тем не менее желание быть узнанным остается неизменно притягательным. Как говорит Сартр, pour-soi жаждет самоидентификации en-soi

[57]. Мы хотим быть вещью. Хотим просто спокойно быть самими собой – пусть беспомощными, но принятыми. Христианство признаёт это желание и – совершенно катастрофическим образом – исполняет. Апостол Павел в известном рассуждении о любви говорит: «Сейчас мы видим всё как бы сквозь тусклое стекло, тогда же увидим всё лицом к лицу. Сейчас мое знание несовершенно, тогда же мое знание будет полным, подобно тому, как знает меня Господь» [58]. Если мы предстанем в таком всепроникающем свете, то, думаю, испытаем не любовь, а кристаллизацию, анабиоз.

Мёрдок называет дело влюбленного бесконечным, подразумевая, что его невозможно довести до конца. Это нечто прогрессирующее, приближающееся к совершенству (но никогда не его достигающее). У нее такая же концепция любви, как у апостола Павла, только имманентная и асимптотическая. Ей тоже свойственна идея, что в чьих-то глазах (Бога или возлюбленной) нам дано быть теми, кто мы есть. Однако это не столько любовь, сколько обратная сторона собственнической фантазии. На самом деле мы не стремимся к этому – даже как к недостижимому идеалу.

Если мёрдоковский любящий занят освобождением от эго и видением, ее возлюбленный, судя по всему, пассивно ожидает, пока на него обратят взор. Но умение принимать любовь, ослаблять свои защитные механизмы перед ней – это такой же активный процесс, как и умение давать любовь. Когда ее чувствуем мы, любовь «обезоруживает нашу эмоциональную защиту, делает нас уязвимыми» [59]

. Если же кто-то другой испытывает ее к нам, вместо обезоружения мы можем просто встревожиться, встать в защитную стойку. Вопреки Гёте, если я люблю кого-то, это и его дело тоже [60]. Пассивность, по сути, напоминает умение стоять неподвижно. Чтобы преуспеть в ней, необходимо откликаться на активность, которой она призвана противостоять.

Что-то конкретное во мне может вселять в вас тревогу и заставлять сопротивляться моей любви. Но непосредственно от вас эта реакция, возможно, не зависит. Может, вы и хотели бы позволить любить себя, но не способны. Ваши защитные механизмы неподконтрольны вам. Кроме того, они могут быть вашим способом флирта или нагнетания атмосферы: «нет» значит «нет» – но иногда «старайся сильнее» или «в другой раз». Или частью характера, как у доктора Балби в «Заливе ангелов» Аниты Брукнер. Как говорит героиня Зои Каннингем, «за его профессиональной замкнутостью лежала обширная область личной замкнутости, которую он защищал любой ценой. От природы немногословный и скептичный, он предпочитал казаться грозным и недоступным, по всей видимости, не осознавая, что подобная позиция – открытое приглашение для мародеров. <…> Он был единственной историей, за которой мне хотелось следить, хоть он и старался сделать ее настолько темной и скучной, насколько возможно. Не в состоянии ею овладеть сама, я восхищалась этой техникой. Это оборонительная стратегия, цель которой состоит в том, чтобы обезопасить территорию от вторжения» [61]. Подобно романисту, пишущему в стиле, который заинтересует только его тип читателей, Балби развил защитный механизм, который может преодолеть лишь женщина его типа. И у Зои оказалось все необходимое для этого: тактичность, осмотрительность, проницательность.