Харам Бурум

– Признаться, ожидал более изощренной мести, – усмехнулся Матвей. – С меня не убудет, похожу пару дней с повязкой. Голову надо беречь.

Профессор подошел к металлическому столику, взял бинт и пинцет. Задумчиво посмотрел на колбу, наполненную питательной жидкостью, в которой плавала черная личинка овода.

– Тем более что она – твое слабое место, гражданин чекист.

– Ответил бы я тебе, гражданин ученый, но не теперь, когда ты копаешься в моей голове. О, больно!

– Терпи, казак, атаманом будешь.

Корбут пропустил полоску бинта под подбородком Субботина и, тщательно завязав повязку, обрезал концы бинта.

– Все. Можете допрашивать Ахунова и стучать на меня Москвину.

– Я так и сделаю, товарищ Корбут. – Матвей встал. – Благодарю за помощь.

– Я тоже буду жаловаться генеральному секретарю на то, что вы своими беспочвенными подозрениями дискредитируете меня и группу авторитетных ученых, которым партией поручено ответственнейшее задание.

– Флаг вам в руки. Я очень рассчитываю, что после моего доклада Москвину ваш авторитет будет серьезно подмочен.

Возвращаясь к себе, Субботин испытывал тревогу. Он чувствовал: что-то пошло не так. Слишком уж уверенно держался профессор. Мог ли он быть непричастен к гибели группы и дезертирству часовых?

Что, если ненависть к Корбуту ослепила тебя, Матвей? Что, если профессор – гениальный ученый и преданный партиец?

Субботин решил, что все расставит по своим местам допрос Ахунова. Тельман похлипче Корбута будет, и если у него есть кого сдать, то сдаст с потрохами.

Матвей сел за стол. Собирался снова прочесть доклад Тельмана, но отложил его в сторону. Болела голова. Все-таки он сильно треснулся макушкой! Надо было попросить у Корбута обезболивающего…

Субботин закрыл глаза. Может, отложить допрос на завтра? Ахунов и Корбут никуда не сбегут.

– Кто боится боли, тот всегда поддается злу![9]

Слова эти были сказаны тихим, но твердым голосом. Матвей открыл глаза. Перед ним, опершись локтем на стол, сидел человек в фуражке и кителе старинного покроя. Бледное, сухощавое лицо. Усы, бородка-клинышек. Внимательный, почти рентгеновский взгляд лукаво прищуренных глаз.

– Феликс Эдмундович?!

– Он самый.

Субботин заметил, что бюстик первого чекиста исчез с его стола. Железный Феликс явился к нему, чтобы дать совет!

– Я по поводу операции «Корбут». – Дзержинский расстегнул верхний карман кителя, вытащил пачку сигарет «Наша марка», закурил и закашлялся. – Все никак не могу бросить…

Матвей сочувственно кивнул головой. Он все не мог понять, какую линию поведения избрать в разговоре с призраком председателя ВЧК.

– Честно? Я на стороне Михаила Андреевича, – продолжал Феликс Эдмундович, наблюдая за облачком дыма. – Будьте и вы честны, товарищ Субботин. Перед собой и партией. У меня, да и у вас тоже, жертвы, принесенные на алтарь революции, особого сочувствия не вызывали. Так в чем же проблема, Матвей? Тебя волнуют два десятка деклассированных элементов, которыми пожертвовал Корбут для успеха большого дела?

Он воспользовался Обжорой… Хорошо помню эту печь. Не раз стоял у нее, наблюдая за тем, как мои помощники сжигают в топке трупы врагов революции. Там, прямо под колосниками, есть подземный ход. Но отыскать его могут одни лишь мертвецы, прошедшие обряд очищения огнем Обжоры. Ход этот ведет прямиком в преисподнюю. Оттуда я наблюдаю за тем, как спускаются вниз убитые вами люди. Все они становятся сотрудниками адской ЧК!

– Те, о ком мы говорим, были хорошими солдатами…

– Жизнь длинна, а смерть коротка, так чего ее бояться? Считай, что они погибли в бою за правое дело. В свое время я был куратором экспедиций Рериха и Барченко, а еще очень интересовался магическими практиками польских и балтийских ведьм. Корбут – тоже своего рода колдун. Без этого людей новой формации не создашь. Если эксперимент удастся – один генетически модифицированный воин будет стоить двадцати обычных солдат. Как тебе такая арифметика?

– И все-таки, Феликс Эдмундович, я не имею права утаивать от партии…

– Мне-то не ври, Субботин! – Дзержинский вновь раскашлялся, яростно растер окурок прямо о столешницу. – Шестой палец – вот твоя проблема. Избавься от него, и у профессора не будет повода обзывать тебя Шестипалым! Нож-то у тебя найдется?

– Да. – Загипнотизированный взглядом Феликса, Субботин положил нож перед собой. – Только я… Не смогу…

– Не распускать нюни, чекист! Я смогу! Руку на стол! Быстро!

Субботин выполнил приказ, а Дзержинский без предисловий прижал запястье Матвея к столу. Хватка у Железного Феликса оказалась стальной. Он воткнул кончик лезвия в основание лишнего указательного пальца, наклонил нож и с оттяжкой полоснул по нему лезвием, разрезая кожу и сухожилия. Субботин взвизгнул от боли.

– Все! – объявил Эдмундыч. – Можешь скормить крысам свой комплекс. Ты свободен от него!

Голос Дзержинского, сначала громкий, к концу фразы сделался едва различимым. Председатель ВЧК исчез, а его бронзовый бюст вернулся на свое место.

Матвей увидел на столе лужу крови и плавающий в ней палец. Выронил нож.

– Ох, что я наделал?!