Харам Бурум

– Нет, – эхом повторил юноша. – Никаких жалоб…

– Ага. А у меня вот есть. Жалобы. Претензии. Всего несколько часов назад ваш сокамерник чуть было не прикончил своего любимого коменданта. Не думаю, что решение выпустить мне кишки было спонтанным. Он готовился, и вы не могли этого не замечать. Что скажете, уроды?

Первым попытался раскрыть рот молодой пленник, но старик дернул его за рукав и перехватил инициативу.

– Нам ничего неизвестно, товарищ Корбут. Он…

Грохнул выстрел. Старик взвизгнул, рухнул на бетонный пол. Чеслав почти не целился, но попал точно в колено.

– Мартин. Ему больно. Помоги.

Лацис улыбнулся. Вошел в клетку. В руках его блеснула рояльная струна. Он наклонился и выверенным движением набросил удавку на шею корчившегося от боли узника. Короткий всхлип, и тело старика обмякло. Лацис вышел из клетки, на ходу пряча струну в карман.

– Ты хотел что-то сказать? – как ни в чем ни бывало поинтересовался ЧК. – Говори. Теперь никто не станет тебя перебивать. Но – правду. Правду и еще раз правду. Сам видишь – я не терплю вранья.

– Я скажу, – затараторил юноша. – Все скажу, товарищ Корбут. Он… Тот, кто сидел с нами, был мутантом. Постоянно трепался о Филевской линии. Там эти зеленоглазые свили себе гнездо. Говорил об открытых станциях и тех, что заложены неглубоко. О радиации. О том, что мы, люди, прошлое планеты. А они – ее будущее. Наверное, поэтому ко мне и… ему… относился снисходительно. Он презирал всех людей, товарищ Корбут! Наверное, поэтому и напал на вас! Если бы я знал, что он так поступит, я придушил бы его во сне! Вот этими руками!

– Хороший малый, – усмехнулся Корбут, – ценю такую преданность родненькому коменданту. Первый тест на честность пройден. Теперь второй. Что скажешь насчет этой бумаженции? Кто ее автор? Да и ключ к шифру мне знать не помешало бы. Ты ведь за то, чтобы в лагере имени товарища Берии был порядок?

– Д… Да-да!

Лицо юноши сделалось бледным как мел. Он даже присел и прикрыл голову руками.

– Я жду. Кто это писал? Кто передавал? Ну же!

– Я не знаю, товарищ, Корбут. Ей-богу, ничего не…

– Товарищ Лацис. Займитесь.

– Есть заняться!

Мартин выдернул из кармана струну. Стоило ему сделать шаг в направлении клетки, как узник упал на колени.

– Не убивайте. Все скажу. Сопротивлением руководит Голован! Он переписывается со своими соратниками, но ключа я не знаю. И кто передает записки, мне тоже неизвестно. Они очень осторожны и подозрительны… Сопротивление… Не надо, не убивайте!

– Отставить, Мартин, пусть живет. Значит, Голован… Проклятый гидроцефал. – ЧК подошел к клетке, смерил узника презрительным взглядом. – А ты ведь теперь ты мой. От головы до жопы. От жопы до пяток. Весь. Если заподозрю, что якшаешься с сопротивленцами, тобой будет заниматься не Лацис. Свои же и кончат. Сечешь?

– Да, товарищ Корбут, – чуть слышно прошептал узник. – Я понимаю. Обратного пути у меня уже нет.

– Вот и чудесно. Собирай сведения о Головане и его банде, Штирлиц ты мой. Мартин, я к себе. Приведи ко мне дежурного по лагерю. Того, которому я недавно зубы выбил. Сдается мне, парню нужна помощь стоматолога. Черт. Опять голова. Через полчаса, Лацис. Сейчас мне надо побыть одному.

Оказавшись в кабинете, Корбут сел за письменный стол и сжал ладонями виски. Проклятые боли. От них не избавиться. Никто не знает, как он мучается. Все считают, что ЧК издевается над людьми ради собственного удовольствия. Никому неизвестно, что он такой же узник, как и все остальные. Пусть в форме из дорогого, генеральского сукна, пусть с усиленным пайком, отдельным кабинетом, беспредельной властью и прочими благами, о которых обычные жители метро могут разве что мечтать. Он – узник. С детства запертый в клетку боли. И если у других есть пусть и призрачная, но надежда выбраться на волю, его заключение пожизненное, а его личный тюремщик – сам Господь Бог. Так почему он должен жалеть других и сочувствовать тем, у кого срок заключения меньше? С какой стати ему кого-то щадить?

Чеслав выдвинул ящик письменного стола, достал чистый лист бумаги, взял остро отточенный карандаш.

Нарисовал уродца с огромной головой. Лидера Сопротивления Голована. Пожалуй, единственного, кто мог его понять. Он тоже страдал. Гидроцефалия – не шутка. Избыточное внутричерепное давление и прочая хрень защищали Голована от карающей длани всесильного коменданта. ЧК не имел над ним власти, поскольку Голован мечтал умереть. Больших мук, чем при жизни, он не испытает даже в аду.

ЧК пририсовал к спине Голована туловище гусеницы. Разделил его на сегменты. Старательно изобразил на каждом сегменте человеческие лица, добавил тонкие ноги. Получилась жуткая сороконожка.

Вот какое оно, Сопротивление. Чеслав улыбнулся. Закурил. Голова еще болела, но приступ заканчивался. Быстрее, чем обычно. Наверное, потому, что часть боли ему удалось выплеснуть на бумагу.

ЧК продолжал водить карандашом, теперь он занимался фоном. Вскоре сороконожка стояла на рельсах в темном туннеле. Чеслав закончил рисунок старательно, в мелких деталях изобразив тюбинги, трубы и кабеля на стенах.