Хазарский пленник

К полудню город пал. Византийцы сдались. Разоружив их, Владимир отпустил пехотинцев, позволил и раненым покинуть захваченный город, на что не пожалел обозных телег, но задержал воевод. Старшие офицеры штаба и Василий Склир стали заложниками. Их судьба решалась императором Иоанном Цимисхием.

Вечером прошёл слух, что к Владимиру приехал посол императора — Калокир. Война может завершиться, если величавый Константинополь формально признает поражение. Трудно поверить в уступчивость Цимисхия, но если слухи о болезни Иоанна верны, то мирный договор спасает столицу.

Утром Калокир завтракал вместе с Владимиром и Василием Склиром. Стол весьма скромен, и магистр подумал, что Владимир не доверяет поварам, опасаясь отравления, иначе трудно объяснить отсутствие вина, рыбы, которой богаты устья рек, и многочисленных сладостей на мёду.

— Что я могу передать императору? — спросил Калокир пленённого стратига.

Тот помолчал, подыскивая достойный ответ, и сказал:

— Передай, что меня разбили, коварно используя пленных. Что русское войско не так уж многочисленно. Впрочем, кто знает, не пристанут ли болгары?

Калокир слушал спокойно. Пил по примеру князя воду и, похоже, был весьма встревожен создавшимся положением.

— Как с тобой обращаются? Есть ли просьбы к императору? Какое войско необходимо собрать, чтоб остановить... князя Владимира?

— Жалоб нет. Войско? Думаю, пятидесяти тысяч хватит, чтоб растерзать дружину! И ещё передай, если мы... если нас казнят, пусть помогут нашим семьям! Ведь наше поражение — следствие коварного обмана!

Владимир не мешал византийцам. Спокойно сидел рядом, ел, пил, присматривался к Василию и, лишь расставаясь, сказал:

— Коварство русских? Сильно сказано. А знаешь ли ты, стратег, как погиб воевода Свенельд, возвращаясь вместе с моим отцом из победного похода? После замирения с Никифором Фокой! Нет? Расспроси Калокира, он жил в Киеве и много слышал![21]

Прошло несколько дней, и всех пленников освободили. Калокир, которого не слишком ценили в Константинополе, стал спасителем столицы. Иоанн Цимисхий, собрав войско, не смог выступить против славянской рати — вероятно, потому что доверял Василию Склиру. Если уж стратег назвал цифру — пятьдесят тысяч, то император вынужденно предпочёл осторожность и дипломатию, не решаясь применять силу. К тому же вслед за русскими на границе появились венгры, возникли новые осложнения в Сирии. Сумма откупа казалась Цимисхию скромной, и он отдал золото, заключив новый «мирный» договор с русскими. Такой виделась обстановка людям, не посвящённым в дворцовые интриги и тонкости политики.

Другой правды, скрытой от посторонних, не узнали ни князь Владимир, ни его соратники, ни жители дальних фем Византийской империи.

О беседе, состоявшейся в столице у постели ослабшего Цимисхия, знали лишь избранные. Да и те молчали, понимая, что отношения Калокира и Цимисхия опасны для свидетелей. Вообще иметь дело с больным императором опасно, он стал противоречив, горяч, вспыльчив, грозил смертью за малейшее неповиновение, опасаясь измены, как всякий больной и мнительный человек.

— Я выплатил дань, — сказал он, окидывая Калокира пытливым взглядом, — вовсе не потому, что признаю слабость империи. Надеюсь, ты понимаешь, что моё обещание отдать принцессу Анну в жёны Владимиру — всего лишь игра. Всего лишь пение сирен, услаждающих ухо варвара. Никогда не станет порфирородная женой славянина, да ещё некрещёного.

Император приложил к лицу, покрытому мелкими влажными язвочками, тряпицу, промокнул раздавленные прыщи, поморщился, глядя на розовые пятна, и продолжил:

— Я даю тебе три месяца, не более. Владимир достоин славной смерти, я хочу услышать о ней. До кончины. Ты всё понял? Смотри, приятель, моё здоровье и твоя жизнь связаны одной нитью. Клянусь, в моём завещании найдётся место и для тебя. Увы, эти два слова тебе не понравятся.

— И какие же это слова? — спросил Калокир, пытаясь не выказать страха перед переменчивым нравом императора.

— Казните изменника! — громко, так громко, как только мог, выговорил Цимисхий. — Смотри, это твой долг, а времени совсем не осталось.

Калокир поклонился, как будто сказанное нисколько не удивило посла, вознесённого сплетнями в спасители столицы. При этом его взор коснулся сапог императора, брошенных близ ложа, и пыль на изогнутых носках, в складках мягкой кожи, яснее всяких диагнозов подтвердила сказанное. Император давно не ходит своими ногами. Давно. Сапоги не обувались добрый десяток дней. Сколько же ему осталось? Сколько до зловещего завещания?

Неделя? Месяц? Или всё сорвётся через несколько часов, когда он спокойно будет катить в Киев?

— Обещаю, Владимир никогда не побеспокоит империю.

— Не беспокоят лишь мертвецы, если слухи о призраках и душах колдунов лживы. Ты ведь не веришь слухам и прочей дремучей чепухе? Кстати, что там рассказывали о чудесном спасении Владимира? Он кудесник, способный отклонять стрелы?