Хемлок Гроув [любительский перевод]

– Хммм, – произнесла Оливия. Это напомнило ей светлые воспоминания. – Когда я была маленькой девочкой, я играла в одну игру со своими кузенами, вот кто были истинными воплощениями зла. Игра называлась «Волки в лесу», и играла, наверное, не совсем походящее определение, так как мое согласие было частью представления. Как бы там ни было, после восхода луны они вытаскивали меня в лес, в заколдованное в полном смысле этого слова место, наполненное загадками и безымянными опасностями, таящимися во тьме: нам пришлось бы не сладко, поймай нас там. Они клали меня на постель из мха, – я до сих пор могу ощутить его на своей шее – и я должна была лежать неподвижно с закрытыми глазами, пока они на цыпочках кружили вокруг деревьев, гортанно рыча и предупреждая меня, что волки вышли поохотиться на маленьких девочек, и малейшее движение с моей стороны выдаст меня, и я буду сожрана в один миг. Конечно, я была в ужасе за свою жизнь и здоровье, и делала все возможное, чтобы избежать ужасной судьбы, но чем сильнее я концентрировалась, чтобы не выдать себя, тем сложнее было удержаться от улыбки. Провал! Раздавался громкий клич, – ты пошевелилась! ты пошевелилась! – и с криками и воем они опускались рядом и покрывали мое тело поцелуями с ног до головы.

Шассо открыла глаза. – Напиши это на подошве своей обуви, чтобы дьявол смог прочитать, – сказала она.

Оливия сняла очки и положила в сумочку. Она взглянула на Шассо. Ее зрачки нельзя было отличить от радужки глаз: словно обложенные золотисто-красными лепестками роз, светящимися блеском солнца. Она поставила сумочку на землю.

– О, Маленькая Мышка, – сказала она. – Ты пошевелилась.

* * *

16:39

Когда последние лучи солнца исчезли за горизонтом, и потемневшие холмы озарились булавочными уколами света, фургон Института припарковался рядом с машиной Оливии: будто разрозненные фрагменты игры, такой же древней и таинственной, как тотем, господствующий над ней. Доктор Прайс вышел, неся простую холщовую сумку. Между сушильнями и рекой он увидел смоляную бочку с оранжевыми бликами на поверхности, и подошел к ней. Рядом с бочкой стояла сумочка Оливии и охваченные огнем остатки, напоминающие ее одежду с малиновыми прожилками. Он посмотрел на реку. Не принадлежащая ей белизна нарушала водную гладь, словно отвергнутая ее подсознанием. Обнаженная Оливия стояла по пояс в воде, неотрывно глядела на иглы света на холме и медленными движениями рук нарушала покой воды. Глаза Прайса уловили маленький шрам на ее пояснице, подтверждая ее земную сущность. Он ничего не говорил: представление было слишком безупречным, чтобы она не заметила аудиторию. Наконец, она повернулась и, выйдя на берег, встала перед ним: покрытая гусиной кожей, с маленькими и темными сосками, со следами потекшей туши под глазами. Прайс передал ей сумку и оперся руками об арматуру, торчащую из земли.

– Там, – сказала Оливия, указывая на здание завода. – Еще теплая, если она для чего-то понадобится тебе.

– Лод не будет от этого в восторге, – произнес Прайс.

– Если хотят получить долю Нормана, пусть учатся, – ответила она. – Они знали, куда посылали свою маленькую куклу-уродца.

Она тряхнула головой. Можно было подивиться их изобретательности: чтобы завербовать женщину-лесбиянку, к тому же военного ветерана со старой сексуальной травмой, вероятно, потребовалась ратификация могущественной патриаршей фигуры. Но, если честно: «Орден Дракона» – полнейшая туфта.

– Это было безответственно, – высказался Прайс. – И… необязательно.

Он ждал ее реакции; за всю историю их отношений он ни разу не показывал такого прямого неповиновения.

Она пытливо оглядела его лицо и сочувственно произнесла: – Она тебе нравилась.

Прайс молчал; ничто в том положении прагматичной двойственности, на которую вынуждала его их договоренность, не раздражало так, как ее последнее посягательство: в любой момент знать то, что он чувствует.

Оливия вынула из сумки пару больничных брюк и рубашку. Он смотрел, как она одевается.

– Почему ты единственная из всех, кто не спрашивает меня, чем я там на самом деле занимаюсь? – спросил он.

Она посмотрела на него а-сам-как-думаешь взглядом.

– Потому что мне все равно, – ответила она.

– Ты знаешь, кто убил всех этих девушек?

Она обхватила руками мокрые волосы и выжала из них воду.

– Конечно, знаю, Йоханн, – сообщила она. – Я же мать.

Она нагнулась и подняла свою сумочку. Подол рубашки задрался, открывая белизну спины.

– Знаешь, я могу убрать его, – сказал он. – Твой шрам.

Она достала карманное зеркальце и всматривалась в свое отражение, вытирая потеки туши.

– Чем меньше ты будешь затрагивать эту тему в разговоре, – начала она, – тем больше шансов, что мы останемся друзьями.

В это время, где-то в долине, раздался ружейный выстрел. Она вскинула голову, но не от удивления – он понял, что, прячась за маской, она все это время закаляла себя ради одного броска. Последовало еще несколько выстрелов, дрожь охватывала ее тело каждый раз, и она не пыталась скрыть это, просто не могла. Настолько напугана она была.