Хирург

Сашка повернулся, продолжая лежать, показал им свою полную оппозиции спину, приставил к стене «Швейцера» из серии «Жизнь замечательных людей» и стал читать или делать вид, что читает.

Галя ушла на кухню. Из коридора послышалась ругань в соседней семье. «И что они не поделят? Каждый день ругань. И чего люди столько ругаются… – Мишкин опять стал мечтать, если только мысли эти можно назвать мечтою. Просто они у него плыли в голове в ритме мечты. – Не более того – ругаются. И я чего напал на Сашку? Хотя это он на меня напал. Но у него возраст. И нечего серьезно к этому относиться. Наверно, в этом возрасте часто рвется контакт между детьми и родителями. И уж потом на всю жизнь. Надо сдержаннее быть. Надо не ругать, а объяснять, наверное. Вот дети, конечно, критерий полноты и правильности жизни родителей. Конечно, это так. Если Сашка окажется нулем или ниже, это значит – я был нулем. А все, что есть, только кажется. И я в этом возрасте был тяжкий крест своим старикам. Где-то во мне, наверное, истоки Сашкиного хамства».

Галя пришла из кухни, и он попытался было есть. Казалось, есть хотелось, а начал, и не пошло.

В это время позвонила Нина, сказала, что привезет завтра антибиотики, и попросила дать ей анестезиологическую карту «того больного, с травмой черепной. Я дам ее одному здесь, в институте, в диссертацию его она годится». Договорились на завтра после работы. Мишкин вернулся в комнату.

– А острого ничего нет?

– Нет, Женечка, не купила.

– Ну вот. Всегда так. Не могла в магазин сбегать. Ты же знаешь, я люблю острое. – Мишкин отпихнул тарелку.

– Жень, но когда же я могла успеть? С работы я заехала к вам, к девочке. Обед у меня был готов. До Сашкиного прихода только и успела за хлебом зайти.

– Ты же знаешь, что острое для меня важнее хлеба. Обошлись бы без хлеба. И сладкого, конечно, нет ничего?

– И сладкого нет. – У Гали в глазах появились слезы, и она отвернулась к шкафу.

Сашка продолжал читать.

Мишкин посмотрел сначала на сына, затем на Галю, потом в окно, наконец встал.

«Потом поем». Прошелся по комнате. Галя возилась в шкафу. Сашка продолжал читать. В коридор не выйдешь – ругаются соседи. Здесь ходить – места мало. Но он ходил. Семь шагов – разворот. Семь шагов – разворот. Семь шагов… и так далее.

– Саш, сходил бы купил конфет, а?

– Ну вот! То почему мало читаешь – то иди в магазин. Я…

– А, ладно. – Мишкин махнул рукой и лег на тахту. Впечатление, что заснул он еще на пути к подушке.

После Галя пыталась его разбудить, чтоб разделся на ночь. Ничего не вышло. Не проснулся даже позвонить поздно вечером в больницу.

Почему-то на дежурстве просыпаешься за секунду до того, как сестра войдет тебя будить. Еще ничего не слышно, еще никого нет, еще никто к тебе не обратился, а уже что-то почему-то тебя поднимает. Как собака, которая чувствует землетрясение чуть раньше появления понятных нам симптомов.

Мишкин проснулся не на дежурстве, а у себя дома. Посмотрел на часы. Без четверти пять. Обнаружил себя в одежде. Это не редкость – удивить его это не могло. И тут же раздался звонок в дверь. Побежал к двери. Из своей комнаты заворчала соседка. Она, наверное, тоже, как собака, чувствует землетрясение.

– Кто?

– Простите, пожалуйста. У вас тут доктор живет? Откройте, пожалуйста.

Открыл. В дверях стояла женщина в халате. Она должна бы удивиться, что доктор одет. Но она не обратила внимания. В глазах у нее ужас.

– Простите, пожалуйста. Не поглядите вы моего мужа? У него был припадок какой-то с судорогами, а потом замолчал… Уже минут тридцать молчит… – Она продолжала что-то говорить.

– Я сейчас. Трубку возьму. – И побежал в комнату. Галя тоже проснулась.

– Я сейчас приду. К соседям. Просят.

– Если я нужна буду, скажи. Приду.

– Ладно.

Когда он подошел к постели – сосед был мертв. И уже давно. Как сказать? Он держался за пульс. Стал слушать сердце. Хотя слушать уже было нечего – он думал, как сказать. В коридоре металась жена.

Мишкин вышел и сказал: «Надо вызвать неотложку. У меня нет шприца, лекарств». Жена кинулась к телефону. А он стал ходить по коридору. Закурил. Вдова вызвала неотложку. Он продолжал оставаться в коридоре, надеясь, что соседка поймет – не может же врач оставить больного и ходить с сигаретой по коридору.

Не может же он бросить больного. Он ходил, курил. Она металась рядом. Потом надела пальто: «Пойду встречу. Чтоб не искали».

– Дойдут сами. Не торопитесь. – Нет, нет. Долго искать будут.

– Не торопитесь.

– Нет, нет. Простите меня, доктор. Извините меня. Простите, как вас зовут?

Он сказал. Она ушла. В коридоре больше никого не было. Опять подошел к постели. Мертв. Давно мертв. Ничего не сделаешь.

Наконец соседка привела врача.

Доктора прошли в комнату. Подошли к постели.

– Да он умер! Уже больше часа, наверное.

– Скажите ей. А что делать нам?

– В милицию позвоните – смерть скоропостижная. Скажите, что мы были и смерть констатировали. Сейчас напишу. Пойдемте.

Врачи подошли к женщине.

– Он скончался у вас. Уже с час, наверное. Женщина… Впрочем, что описывать реакцию ее…