Хирург

– Во первых, кому что удовольствие. И учтите к тому же, хороший хирург сделал операцию и спокойно пошел домой. А ночью торчат у своих больных плохие хирурги, как я. Неуверенные. А во вторых, это преувеличено. Я люблю валяться дома на тахте, читать и чтоб собака терлась об меня при этом. Люблю выпить с друзьями. Совсем, так сказать, не чужд раблезианских удовольствий. Знаете, сделаешь одну необычно удачную операцию, а люди в жажде чуда несут невесть что. Бога у них нет, но есть жажда чуда, которая и порождает героев вот таких слухов. Ну, а вопрос с сокращениями как-нибудь решился?

– Пока оставили и разговоры и нас. А тут и кампания сокращения кончилась. Но осталась опасность, подорваны и вера и служебные отношения. И тоска в груди появилась.

– Ладно, не будем говорить о неприятном. Что ж болит у вас? Впрочем, это тоже не веселый, наверное, разговор.

– Евгений Львович, давайте начистоту. Как мужик с мужиком. И даже более чем начистоту. Я вам сейчас все выложу.

– С какой преамбулой! Слушаю вас, Сергей Алексеевич.

– Я убежден, что у меня рак толстого кишечника.

– Уж так сразу.

– Вы послушайте, не прерывайте. Я знаю вашу святую обязанность утверждать обратное.

– Ну ладно.

– Боли у меня давно. Носят они характер временами наступающей непроходимости. Симптомы ее классические. Прощупать ничего не удается. И тем не менее, если это рак, я думаю, что удалить уже его не удастся…

– Давно у вас болит?

– Около пяти лет.

– Ого! Рак! Так долго.

– Последнее время приступы чаще и все проявления непроходимости резче. В основном в последний год.

– Пять лет! Конечно, рак длится намного дольше, чем это себе представляли раньше, – я в этом убежден. Но пять лет боли!

А чем вы еще болели?

– Я здоровый человек, Евгений Львович. Только зубы.

– Каких-нибудь травм, операций не было?

– Лет семь назад аппендицит. И еще в детстве неудачно в воду прыгнул. Болел живот около двух недель, лежал в больнице, боялись разрыва печени подкапсульного. Вот и все.

– Вестимо, чего боялись. Прилягте, посмотрю. Доктор лег на диван. Мишкин присел на край.

– Не похудели?

– Последнее время немножко похудел.

– Вы смотрите, какая складка. Чтобы рак пять лет и такая складка. Слева у вас ничего не прощупывается. А справа… справа слепая кишка немного переполнена.

– Она-то и болезненна.

– Вестимо – раз переполнена. А какой у вас был аппендицит?

– Тяжелый для меня и для хирурга, но не гнойный. Он располагался, отросток, под печенью, был в спайках. Пришлось наркоз дать.

– Так ведь болеть после этого может. Спаечный процесс. Ведь он был и до операции, как вы говорите, а уж после и подавно.

– Евгений Львович, будем говорить начистоту и дальше, вы позволяете?

– Мы ж договорились.

– Если у человека рак, особенно неоперабельный, – так уж лучше его не лечить, пусть больной быстрей помрет. Так ведь?

– Никогда.

– Но для себя, не для меня, – мы ж договорились, доктор, – вы так думаете?

– Никогда я так не думал. Ни для кого. Если у больного непроходимость на почве рака, надо все равно оперировать и либо вывести кишку, либо обход сделать, если нельзя убрать опухоль. Мы должны выполнять работу по обету, взятому еще в юности. Мы уже не вольны. Мы не должны решать за рак, а должны делать, что умеем и можем. До конца.

– Вы действительно так думаете?

– Я не знаю, как я думаю, – я так делаю. Мишкин сел в кресло. Доктор медленно одевался.

– Я-то уверен, что все доктора при раке неоперабельном ничего не делают. Это ж нецелесообразно – что-то делать, мучения продлевать.

– Нецелесообразно. Потому вы и не доверяете своим врачам в институте. Для вас нецелесообразно содержать доктора наук в институте. Нецелесообразно!

– Но у вас в больнице думают, по моему, так же. Мы…

– Целесообразно! Кто знает, что целесообразно. Просто каждый должен делать свое дело, которому обучен.

– Да. Но посмотрим. Посмотрим, Евгений Львович.

– Кроме того, я убежден, ну не на сто процентов, а, скажем, на девяносто пять, что никакого рака у вас нет. В конце концов, анализы-то хорошие. Нет. Нет никаких оснований думать о раке. Я думаю…

В дверь постучали, и вошел больной.

– Евгений Львович, я сегодня ухожу…

– Простите, я сейчас занят. Я потом к вам подойду.

– Евгений Львович, вот у меня несколько вопросов к вам. Прочтите, пожалуйста.

Мишкин взял исписанную бумажную салфетку и сказал: