Хирург

Мишкин вышел опять. Больной сидел в конце коридора на корточках и курил.

– Николай Михайлович, можно вас на минуточку? Мне поговорить с вами надо. Выяснить кое-что.

Зашли в кабинет.

– Скажите, Николай Михайлович, вы сами-то считаете себя больным?

– Вот я вам скажу, Евгений Львович, что все у меня хорошо. Но вот есть я как следует не могу, конечно. А так я совсем здоров.

– Еще раз повторите мне, пожалуйста, когда вы все это почувствовали.

– Я и не помню точно, но месяца три-четыре, как стало мешать есть.

– И быстро эти ощущения у вас меняются?

– Как меняются?

– Вот появилось у вас ощущение препятствия при еде. Так?

– Ну?

– И вот так в одной поре или стало хуже, еще хуже глотать?

– Менялось, конечно. Сначала просто мешало есть. Потом твердое перестало проходить – я запивать стал, конечно. Запиваю. Я есть стал меньше и похудел.

– Есть стали меньше и поэтому похудели?

– Ну да! Поэтому. Но я не больной, конечно. Есть все равно хочется. Бывает, когда грипп – есть не хочется. Но как начинаю, да каждый глоток запивать надо… я и меньше ем, конечно.

– И вы все время работали, до последних дней?

– Я вот отработал, к примеру, сегодня, а потом пошел к вам. И остался в больнице.

Мишкин сжал руки между коленями: «Кто же мы в их глазах – спасители или фабрика инвалидов? Что он инвалидом был до больницы – не видно…»

– Дома-то сказали?

– Отсюда сыну на работу позвонил.

– А я не видел никого. Не приходят?

– Бывают. И сын бывает, и жена, конечно.

– И вы давно работаете здесь, на этом заводе?

– Да вроде бы с детства, и опять же недавно.

– Это как?

– Я до войны начал работать здесь. А потом в войну ушел – как все. Потом опять вернулся – работал здесь. А потом на целину уехал.

– Вы! На целину? Это молодежь все больше уезжала!

– А я с женой ругался тогда. Много не пил. Но гулял немного. Пришел как-то – она ругается, конечно. Я ж не маленький. Что такое! Пошел и подался с нашей молодежью. Три года. Вернулся вот. Работаю. Толстый был – приехал.

– А толстый почему? Пил там?

– Не очень. С получки пили. По праздникам. С получки всегда, конечно. Толстый был – похудел сейчас. Потом худеть стал.

– Давно худеете?

– Года два. Не меньше.

– А сейчас еще больше похудел?

– Не ем же. Мало.

– А на войне? Ранения были?

– Малость самую. В ногу вот – без кости. Живот еще – тоже не сильно, конечно.

– Сколько вам сейчас?

– Пятьдесят пять. Женина пенсия. Сейчас и пить не пью совсем. По праздникам с сыном. Как вот приехал – с получки не пьем. Работаю – это да.

– И вы всегда в этом районе жили?

– Родился тут – где вам корпус строят, дома наши стояли. Бараки такие, двухэтажные. Знаете?

– Ну да.

– Тут я родился. Рядом. А сейчас вот дом мой, девятиэтажный. Из окна виден. Видите? На седьмом этаже мы с женой. Квартира. Одна комната. Сын на пятом. У него двое. Дед я. Двое у него.

– А у вас один?

– Зачем! Дочь еще. Она у мужа, конечно, не здесь.

– А что-нибудь болит сейчас?

– Нет. Вот с едой только трудно, глотать. Сейчас жить ничего. И моя успокоилась. Раньше, бывало, соседи с ней заведутся, пойдет на кухню. Сейчас на пенсию вышла. Телевизор смотрит, конечно. Сейчас спокойно нам.

– К сыну вниз ходит?

– Это да. А сын говорит, плохо сейчас. Раньше, говорит, квартира общая когда была, веселее. Придешь с работы, к кому зайдешь, выпьешь вместе, поговоришь. Это правда. И телевизор смотришь вместе, в коллективе, конечно. А потом во двор выйдешь вместе. А теперь все сидят у себя, у телевизоров, – и не видишь никого. Летом лучше. Во дворе столы. Домино. А сыну все мало. Пройдет. У него свои растут.

– Николай Михайлович, надо вам операцию делать.

– Понимаю, понимаю, Евгений Львович. А что там у меня? Может, и само пройдет? Погодить?

– Нет. Надо. У вас и не проходит еда поэтому.

– А если запивать?

– Вы запиваете. Вам же хуже становится.

– Стало немного хуже. Но можно жить.

– У вас, Николай Михайлович, доброкачественная опухоль, как жировик, но в пищеводе. Она закрывает ход. Ее надо убрать.

– Жировик. Не рак, значит?

– Не рак. Но оперировать все равно надо. Закроет совсем.

– А не опасно?

– Опасно. Но если будет очень опасно, то мы удалять не будем, а сделаем в желудке дырочку, и придется вам есть через трубочку.

– Какая ж еда!

– Временно. А поправитесь, наберете сил, тогда сделаем все как надо. Надо, Николай Михайлович.

– А кто оперировать будет?

– Я буду.

– Ну ладно. А когда?

– На той неделе. Скажем еще. Пусть только ко мне ваши зайдут до операции.

– А жена, наверное, уж тут, ждет внизу, мы договорились, конечно.

– Вот сейчас пусть и зайдет тогда.

Мишкин остался в кабинете и стал рассматривать какую-то книгу. В дверь постучали.

– Войдите.

Жена полная. Трех надо сложить таких, как Николай Михайлович. Но он-то болен, он истощен. Он-то должен чувствовать полное отсутствие сил. Интересно, а до болезни какой он был. Раза в два, наверное, толще.

Мишкин объясняет жене.

– Да я и сама вижу, плохо. Тает мужик на глазах. Я ему говорила – пойди к врачу, может, рак, а он… Ну сейчас хоть не пьет. Сейчас хорошо все. Обязательно, товарищ доктор, операция? А то нам хорошо все сейчас. Сын рядом. А не умрет от операции, товарищ доктор?