Хирург

— Пустому случаю. Знаешь, к святому Серафиму пришел епископ и сделал выговор за то, что Серафим принимает у себя девиц наедине. Не доверяет Серафиму. А святой сначала не понял, а потом засмеялся. Ему и в голову ничего не приходило, он совсем в другом мире. Этот епископ еще не ручался за себя, потому и другим не доверял. Понял?

— Что понял? Это ты о ком?

— О тебе. Ты в другом мире и не понимаешь, что есть «пустой случай». И даже притчу не понимаешь.

— Ну, ты уникум! Давай закурим.

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

МИШКИН:

Я сидел на подоконнике на лестничной площадке и разговаривал с Игорем Ивановичем. Парень он молодой, шустрый. Я, конечно, ничего не напишу, но у нас материала, все говорят, вот и Сергей Борисович тоже, материала до шута. Да и сам я вижу — пара докторских и с десяток кандидатских валяется. Это то, что я вижу, а у кого диссертабельный глаз — да он тут с полсотни, наверное, наберет. Мне уже и поздно, да и зачем. Ну сделаю, скажем, кандидатскую — десятку получу в месяц лишнюю, ну, не лишнюю. Одно дежурство мое — та же десятка, больше даже, та же диссертация. Вот самоотчет для аттестации — это и реальнее и важнее, — не ровен час, без категории еще и не разрешат заведовать отделением. А Игорь вполне может набросать диссертацию. И статьи от отделения хоть пойдут, и ему степень обломится. Он еще молодой, может и в клинику податься. Глядишь, карьеру сделает. Я-то уж в клиники больше не ходок. Уже пробовал. Я неудачник. А ему в самый раз. Он может быстро пойти по лестнице. Вот только бы ему научного руководителя найти подходящего, надежного, да был бы, как говорится, аппендицит, а хирург найдется.

Вот сидим мы с Игорем разговариваем обо всем этом, вдруг слышу страшный крик внизу:

— А я говорю, выйдите!

— Да мне только снимки доктору передать.

— А я говорю, выйдите, не хулиганьте, а то милицию позову.

— Да что вы шумите зря? Мне доктору снимки передать надо.

— Ничего не знаю. Время будет — пройдете. А сейчас не положено.

— Доктор же просил сам меня принести ему.

— Выйдите вон! Вон, вам говорят. Хулиган вы!

Я спустился вниз. В дверях стоит человек, держит в руках свернутые в рулон снимки.

— Какому доктору? Давайте я передам.

— Она просила меня зайти. Отец у меня лежит. У Натальи Максимовны.

— Вот, Евгений Львович, все они врут. Им бы только пройти. А сейчас не время.

— Хорошо, хорошо. А пока перестаньте ругаться. Пусть пройдет.

Посетитель прошел.

— Ну вот, сами порядок нарушаете. А потом меня ругать будете. Что ни начальник, то свой приказ.

— А кто вам приказывал кричать? Это же больница. Надо было без крика сказать, что нельзя. А теперь я вынужден его пропустить.

— А он первый начал, Евгений Львович. Я сказала — нельзя. А он выяснять начал. Да что, да как. Пришлось, конечно, объяснять.

— Да вы же не объясняли, а кричали. Себе испортили настроение. Ему испортили настроение. Он придет — отцу испортит настроение, другим расскажет. К больнице заранее будут подходить с криком.

— Как прикажете, Евгений Львович. Мы люди маленькие. Нам как прикажут.

— Они ж не от хорошей жизни в больницу приходят. Все только с горем к нам. Вы подумайте, не ровен час, завтра сами в больницу попадете.

— Как скажете, Евгений Львович. Нам как прикажут. А завтра меня, может, и не будет.

Так плодотворно поговорив, я побежал к главной.

— До каких же пор у нас на справках и в раздевалке жандармы служить будут? Они ж только скандалы да конфликты создают. А отсюда, естественно, и жалобы. Помните, больной палец прищемил нашей, так сказать, привратнице в посетительской. Я сегодня послушал стиль ее. Наверняка тогда человека довела. Наверняка сама виновата.

— В чем дело, Женя, что у тебя опять стряслось?

— Да не у меня. У вас. В вверенной вам больнице гардеробщица — хуже надзирателя, капо из концлагеря. Она ж ведь ни одного посетителя не пропустит, чтоб не облаять. Больные сидят в посетительской — орет, почему долго. Ей-то что! Разрешено — пусть сидят. Никому ничего не объяснит — сразу орать, сразу крик. Есть же какие-то правила. И, как всегда, любое хамство имеет свою логику, свою правду. Если с точки зрения разума и целесообразности — то хамить можно. Она ж за порядок! Приструните вы ее. Или выгоните. Напишите ей сорок седьмую в трудовую книжку.

— Какой бойкий. Сорок седьмая статья кодекса о труде в трудовой книжке— это, может, хуже судимости. А ну я тебе сейчас дам ее трудовую книжку. Впишешь? Когда кого наказываешь, тут ты защитник. А вот сам, не моими руками. Готов?

— Ну ладно, не сорок седьмую. Все равно пусть убирается. И так забот хватает, а тут еще эти помогают.

— Убрать. Больно быстр. С врачей начинать. Врачи ведут себя с ними, как большие начальники, а у этих возможность проявить себя начальниками только над больными да родственниками их.

— Но ведь страшное дело, когда она при исполнении служебных обязанностей. Ведь ее нельзя оставлять.

— Ты не торопись. А у тебя замена есть? Где я возьму? В санитарки никто не идет. У меня восемь санитарок работают после отбытия срока. Где я тебе возьму. А девчонки не идут.

— Платите больше.