Хищники

Принимая во внимание, что Гай хороший таксидермист, можно было предположить: шкурки отстрелянных соболей доводил до кондиции именно он и именно здесь.

Помещение мастерской было прибрано. Однако Ольга Арчиловна тщательно вымела щеткой мусор из щелей в полу и других укромных мест. Если тут действительно работали с соболиным мехом, хоть несколько волосков, но должны остаться. Упаковав собранный мусор в целлофановый мешочек, Дагурова послала его на исследование с целью идентификации с соболиными шкурками из рюкзака.

А вечером в «академгородке» она снова встретилась с Пясецкими. Мать и сын были в подавленном состоянии после встречи с Геннадием Вавиловичем.

– Боже мой, что может сделать с человеком болезнь!– говорила Пясецкая Ольге Арчиловне.– Видели бы вы его еще каких-нибудь пять лет назад! Когда он выходил на сцену, такой одухотворенный, весь в своей музыке, зал благоговейно затихал… После каждой сыгранной вещи его буквально забрасывали цветами…– Она призвала на помощь сына.– Помнишь его шопеновский вечер в зале Чайковского? Это был триумф! А теперь?…

Сусанна Аркадьевна расплакалась.

– Мама, прошу тебя, возьми себя в руки,– ласково гладил ее по плечам сын.– Яков Абрамович прекрасный врач, он вылечит папу…

– Да, да,– утирала слезы Пясецкая.– Вы, наверное, слышали,– обратилась она к Дагуровой,– академик Гладышев… Он просто боготворил Геннадия Вавиловича…

Вечер прошел в воспоминаниях. Сусанна Аркадьевна говорила о своем муже и не могла наговориться. О его таланте и славе…

Дагурова провела очную ставку Осетрова с Гаем. Все, что Нил рассказал о поведении бывшего директора заповедника на Нур-Гооле, обвиняемый категорически отрицал. Осетров даже растерялся. Дагурова поняла, что надо выработать в отношении Гая другую, более действенную тактику, но какую?

Во второй половине дня пришло заключение экспертизы, в котором утверждалось, что шкурки соболей, обнаруженные в рюкзаке, принадлежат одному кряжу, то есть животным, обитающим в одном месте, а именно в заповеднике Кедровом.

Дагурова снова допросила Гая, предъявив ему выводы экспертов. Федор Лукич, прочитав заключение, повторил, что рюкзак не его и поэтому ничего сказать не может.

Протокол и магнитофонная лента беспристрастно зафиксировали его ответ.

«Ну что ж,– решила Ольга Арчиловна,– подождем новых подтверждений виновности Гая».

И они не заставили себя ждать. Экспертиза установила, что в мусоре, собранном следователем в мастерской, было обнаружено несколько волосков, выпавших из соболиных шкурок, находившихся в рюкзаке. А сам рюкзак некоторое время хранился в берлоге – образцы почвы на нем и саперной лопатке Гая соответствовали почве заброшенной медвежьей квартиры.

На очередном допросе Дагурова спросила у Гая:

– Скажите, помимо вас, кто-нибудь пользовался мастерской?

– Не припомню,– осторожно ответил тот.

– А вы постарайтесь припомнить,– настаивала следователь.

– Нет, никто не пользовался,– после некоторого молчания сказал Гай.

– Хорошо.– Дагурова протянула ему заключение последней экспертизы.– Ознакомьтесь.

Федор Лукич прочел его, вернул следователю.

– Так как же вы объясните, что в вашей, я подчеркиваю, вашей мастерской выделывали шкурки соболей, которые потом попали в рюкзак?

– Не знаю,– угрюмо произнес Гай.

Дагурова предъявила ему фотографии тайника и заключение экспертов, что именно здесь хранился рюкзак.

На просьбу следователя рассказать, когда и в связи с чем Гай спрятал рюкзак со шкурами в берлогу, тот вообще ничего не ответил. Как ни билась Ольга Арчиловна, обвиняемый молчал. Он продолжал молчать и на последующих допросах.

Следствие шло своим чередом, множились улики, изобличающие Гая, но он сам, казалось, признаваться не собирался. Если еще недавно Гай отвечал на ее вопросы, пусть и немногосложно («не знаю», «не делал», «не имею отношения»), то теперь он сидел, не произнося ни слова. Смотрел в окно, и взор его ничего не выражал.

Дагурова забеспокоилась. За время ее, пусть и не очень богатой, следственной практики ей, легко ли, трудно ли, но все же удавалось налаживать контакт с допрашиваемыми. Однако такое полное отчуждение было впервые. Дагурова стала подумывать: может быть, тут не просто упорство и нежелание давать показания, а психическое расстройство? Реактивное состояние, когда человек полностью отключается от всего и уходит в свой болезненный, отрешенный мир?

Если это так, то вернуть его оттуда, снова заставить жить реальностью могут только врачи. Или молчание Гая было всего-навсего обыкновенным тактическим ходом?

Что же может заставить его говорить? Дагурова вспомнила свою дипломную работу об исследовании личности обвиняемого в процессе расследования. В ней она писала, что если обвиняемый молчит, то одним из тактических ходов следователя может быть напоминание ему о лицах, отношение к которым способно вызвать у допрашиваемого психическое состояние, побуждающее к откровенности и искренности.

Ольга Арчиловна подумала об этом, когда Меженцев передал ей телеграмму, полученную на имя Гая. От Марины.