Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)

Тут все увидели, что под звуки этой приятной музыки к ним приближается нечто вроде триумфальной колесницы, запряженной шестеркою гнедых мулов, покрытых белыми попонами, и на каждом из мулов сидел кающийся в белой одежде, с большим зажженным восковым факелом в руке. Была сия колесница раза в два, а то и в три больше прежних; на самой колеснице и по краям ее помещалось еще двенадцать кающихся в белоснежных одеяниях и с зажженными факелами, каковое зрелище приводило в восхищение и вместе в ужас, а на высоком троне восседала нимфа под множеством покрывал из серебристой ткани, сплошь усыпанных золотыми блестками, что придавало не весьма богатому ее наряду особую яркость. Лицо ее было прикрыто прозрачным и легким газом, сквозь его складки проглядывали очаровательные девичьи черты, а множество факелов, ее освещавших, позволяло судить о красоте ее и возрасте, каковой, по-видимому, не достигал двадцати лет и был не ниже семнадцати. Рядом с нею сидела фигура под черным покрывалом, в платье, доходившем до пят, с длинным шлейфом. Колесница остановилась прямо перед герцогом, герцогинею и Дон Кихотом, и в то же мгновение на ней смолкли звуки гобоев, арф и лютней, фигура же встала с места, распахнула длинную свою одежду, откинула покрывало, и тут все ясно увидели, что это сама Смерть, костлявая и безобразная, при взгляде на которую Дон Кихот содрогнулся, Санчо струхнул и даже герцогу с герцогиней стало не по себе. Поднявшись и вытянувшись во весь рост, эта живая Смерть несколько сонным голосом и слегка заплетающимся языком заговорила так:

Я - тот Мерлин, которому отцом

Был дьявол, как преданья утверждают.

(Освящена веками эта ложь!)

Князь магии, верховный жрец и кладезь

Старинной Зороастровой науки,

Я с временем веду борьбу, стараясь,

Чтоб, вопреки ему, вы не забыли

О странствующих рыцарях, которых

За доблесть я глубоко чтил и чту.

Хоть принято считать, что чародеев,

Волшебников и магов отличает

Завистливый, коварный, злобный нрав,

Я кроток, ласков, к людям благосклонен

И всячески стремлюсь творить добро.

Я пребывал в пещерах Дита1 мрачных,

Вычерчивая там круги, и ромбы,

И прочие таинственные знаки.

Как вдруг туда проник печальный голос

Прекрасной Дульсинеи из Тобосо.

Поняв, что превратило колдовство

Ее из знатной дамы в поселянку,

Я жалостью проникся, заключил

Свой дух в пустую оболочку этой

На вид ужасной, изможденной плоти,

Перелистал сто тысяч фолиантов,

В которых тайны ведовства сокрыты,

И поспешил сюда, чтоб положить

Конец беде, столь тяжкой и нежданной.

О ты, краса и гордость тех, кто ходит

В стальных и диамантовых доспехах;

Ты, свет, маяк, пример, учитель, вождь

Тех, кто предпочитает косной лени

И праздной неге пуховых перин

Кровавый и тяжелый ратный труд!

Узнай, о муж, прославленный навеки

Геройскими деяньями, узнай,

Испании звезда, Ламанчи солнце,

Разумный и учтивый Дон Кихот,

Что обрести первоначальный облик

Сладчайшей Дульсинее из Тобосо

Удастся, к сожалению, не раньше,

Чем Санчо, твой оруженосец верный,

По доброй воле под открытым небом

Три тысячи и триста раз огреет

Себя по голым ягодицам плетью

Так, чтоб зудел, горел и саднил зад.

Решенье это, с коим согласились

Все, кто в ее несчастии виновен,

Я и пришел, сеньоры, объявить.

- Да ну тебя! - вскричал тут Санчо. - Какое там три тысячи, - для меня и три удара плеткой все равно что три удара кинжалом. Пошел ты к черту с таким способом расколдовывать! Не понимаю, какое отношение имеют мои ягодицы к волшебным чарам! Ей-богу, если только сеньор Мерлин не найдет другого способа расколдовать сеньору Дульсинею Тобосскую, то пусть она и в гроб сойдет заколдованная!

- А вот я сейчас схвачу вас, дрянь паршивая, - заговорил Дон Кихот, - в чем мать родила привяжу к дереву, и не то что три тысячи триста плетей, а и все шесть тысяч шестьсот влеплю, да так, что, дергайтесь вы хоть три тысячи триста раз, они все равно не отлепятся. И не смейте возражать, иначе я из вас душу вытрясу.

Но тут вмешался Мерлин:

- Нет, так не годится, на эту порку добрый Санчо должен пойти добровольно, а не по принуждению, и притом, когда он сам пожелает, ибо никакого определенного срока не установлено. Кроме того, бичевание будет сокращено вдвое, если только он согласится, чтобы другую половину ударов нанесла ему чужая рука, хотя бы и увесистая.

- Ни чужая, ни собственная, ни увесистая, ни развесистая, - объявил Санчо, - никакая рука не должна меня трогать. Я, что ли, родил сеньору Дульсинею Тобосскую? Так почему же мне своими ягодицами приходится расплачиваться за ее грешные очи? Вот мой господин уж подлинно составляет часть ее самой, потому он беспрестанно называет ее своей жизнью, душою, опорой и поддержкой, и он может и должен отстегать себя ради нее и сделать все, лишь бы только она была расколдована, но чтобы я себя стал хлестать?.. Abernuntio1.

Только успел Санчо это вымолвить, как серебристая нимфа, сидевшая рядом с духом Мерлина, вскочила, откинула тонкое покрывало, под которым оказалось необыкновенной красоты лицо, и, обращаясь непосредственно к Санчо Пансе, с чисто мужской развязностью и не весьма нежным голосом заговорила: