Хлеб на каждый день

— Я технолог. Я рад, что хлеб дешев, но, когда он становится бедным родственником у тортов и сухарей, я и сам становлюсь бедным. Вот и дайте мне возможность доказать, на что способен хлеб.

— Так всякий может однажды проснуться и понять, что сидит не на своем месте…

— Не всякий, — возразил Федор Прокопьевич, — нас не так много, но встречаемся. Крупный специалист в своем деле может потерять всю свою крупность, если к его делу прибавить пару других. Я умею печь хлеб, умею руководить этим процессом. Разве этого мало? Родители моей жены играли в оркестре, хорошо играли, давали уроки музыки, а вот дирижировать оркестром не смогли бы.

— Родители вашей жены проходят не по нашему ведомству, — пошутил начальник управления, — но если в ваших словах есть резон и мы сможем убедить наших кадровиков, кого вы видите дирижером? Волкова?

Этого вопроса Федор Прокопьевич не предусмотрел, он вообще не учел, что с ним будут советоваться по этому вопросу. Исход разговора представлял разгневанным: ах, вы не цените оказанного доверия, проситесь на понижение, вам милей и спокойней быть начальником цеха? Ну, и прыгай, сверчок, на свой низенький шесток.

— Волкова не вижу в этой должности.

— Не сработались?

— Не успели. И Волкова в том вины никакой. Рано ему быть директором.

— Почему?

Полуянов замялся.

— Он энергичный, деятельный, дружить хочет с людьми и дружит. Готов всего себя отдать, разбиться ради сегодняшнего дня, но нет у него конечной цели.

— А у вас есть?

— Есть. Я хочу печь хлеб. Столько, сколько надо. Хочу быть крупным специалистом в своем деле, хочу быть спокойным, уверенным в завтрашнем и послезавтрашнем дне, хочу жить долго, без инфарктов, авралов, без жалкого чувства, что ты на своем месте гость, а не хозяин.

— Отважный вывод. Не будь его, я мог бы расценить ваше стремление как малодушие. Но есть же такие, которым ваше место в самый раз?

— Есть. И я рекомендую одного из них, хотя не знаю, что он сам об этом думает. — Тут Федор Прокопьевич назвал фамилию главного технолога хлебозавода, который остановил свое производство ради реконструкции.

Начальник управления повторил фамилию, думая, что ослышался.

— Но это невозможно. Ему пора на пенсию. Вы же не будете оспаривать закон, который гарантирует человеку в конце рабочего пути заслуженный отдых?

— Закон не может знать сроков конца рабочего пути. Закон исходит из возраста. Когда-нибудь этот закон сформулируют более гибко: люди будут уходить на пенсию и в тридцать лет, и в сто, в конце своего рабочего пути.

— Это вы, конечно, загнули — в тридцать…

— Почему же, есть еще такие. Сидит на чужом месте, мается, гробит и себя и дело. Вот пусть и уходит на пенсию, пользы больше будет.

— А общество будет работать на этих молодцов?

— Инвалидами они будут считаться, — сказал Федор Прокопьевич, — лечить их будут, помогать найти свое единственное место. Вы не переживайте за общество. Справимся, хлеба хватит, прокормим.

Говорят, уезжать и приезжать в дождь — хорошая примета. А вот встречать в дождь, да еще с караваем в руках, — хлопотно. Волков держал его перед собой на резной доске, а Людмила Громова стояла рядом и загораживала каравай от мелких весенних капель зонтиком. Поезд прибыл. Они подошли к вагону, из которого должны были появиться гости. Волков передал деревянный поднос начальнику планового отдела Полине Григорьевне. Нельзя было сдержать улыбки, так они подходили друг другу — круглолицая, с ямками на щеках Полина Григорьевна и румяный хлеб.

И вот они стоят ряд напротив ряда — хлебопеки из двух стран, такие похожие, принаряженные, сияющие, словно на дворе праздник и им вот-вот предстоит пройти в одной колонне. Дождь все еще моросит, но никто его не замечает. Полуянов произносит приветственную речь. Она тонет в гуле голосов. Полина Григорьевна осуждающе поглядывает на толпу людей, окружившую их маленький митинг.

— …Вы познакомитесь и с нашим новым экспериментальным цехом, в котором выпекается шесть сортов сухарей, а также с другими хлебопекарными предприятиями города, — говорит директор. — Побываете и у наших соседей на хлебозаводе, где сейчас реконструкция…

Федор Прокопьевич чувствовал, что затягивает свою речь, но не мог остановиться, потому что под этим дождем, на таком временном, мало подходящем для раздумий месте вдруг осознал, как тяжело ему будет расстаться с комбинатом.