Хлыст

Он по садику гулял, в свои гусли играл.Я люблю! Я люблю!Звонко в гусли играл, царски песни распевал.Я люблю! Я люблю!          Журчанье Белых Голубей[1049].

‘Белые голуби’, как известно со времен одноименной статьи Мельникова (Печерского), — это скопцы[1050]. Начиная с эпиграфа, Бальмонт говорит: эротику в этих текстах не надо понимать буквально. Она принадлежит скорее к метафорическому, чем к предметному ряду. В устах скопца «Я люблю!» означает нечто иное, чем обычно; и уже это близко поэту. После этого эпиграфа автор Зеленого вертограда не указывает на принадлежность своих героев к той или иной из сект с такой определенностью.

Как подчеркивает Владимир Марков, исследовавший Зеленый вертоград в содержательной статье

[1051], работа Бальмонта основана на тщательном изучении письменных коллекций сектантского фольклора. Втай-река, Сладим-река и Шат-река; семиствольная цевница; камень-маргарит — все это заимствовано прямо из хлыстовских распевцев. Исторически достоверны формула «Бог Живой» (357); понимание природы как Божьей книги, а тела — как Божьего храма (312, 322); уподобление членов секты пшеничным зернам (326); противопоставление Марфы и Марии, как плоти — духу (412–413)[1052]. Но Бальмонт вкладывает в изображаемых им сектантов философию, которая кажется слишком здоровой и простой.

Раз не любишь Красоты,Как крылатым будешь ты?Тело — брат, душа — сестра,В обрученье их игра. (335)

Так вряд ли могли чувствовать исторические хлысты, а тем более скопцы. Гармония души и тела была менее всего свойственна сектантам. Но Бальмонт представляет их как милых, чувственных и недалеких братьев и сестер, настоящих детей природы и недорослей культуры: «Мы пожалуй и простые, Если истина проста» (335). «Втай-Река не с мудрецами, хочет с сердцем говорить» (300). Его герои не столько иррациональны, сколько сентиментальны. Они говорят сплошь уменьшительными, как дети; но если они дети, то уже испорченные:

Я по рощице ходила […]Вдруг увидела кусточек,

Под кусточком мой дружочек […]Так уж стыдно, небывалоТот цветочек расцветал,Не могу теперь дружочкаОтпустить из-под кусточка. (343)

Они с легкостью преодолевают стыд и совсем не чувствуют вины. Если иногда они грозят друг другу, угрозы эти не страшны:

Не ходите вы, братья, на Шат-Реку.Глубока ты река шатоватая,

Плутовата она, вороватая. (300)

Эти поистине утопические люди подчиняются собственным законам-заповедям. Бальмонт придумывает их, беря за основу подлинные исторические документы, но вполне изменяя их общий смысл. Вот как это происходит.

Нет другого учения. Не ищите его.А на чем вы поставлены, стойте.То, что вам заповедано, не утратьте того,И закинувши невод свой, пойте.Не женись, неженимые. Разженитесь с женой,Вы, женимые, — будьте с сестрою. […]Раз вы хмеля касаетесь, да лучист будет хмель,

Раз в словах, не склонись к суесловью. […]Друг ко другу ходите вы, и водите хлеб-соль,И любитесь любовью желанной.И храните всю заповедь, и храните, докольНе приду к вам, Огнем осиянный. (359)

Как мы помним, первая из заповедей Данилы Филипповича гласила: «Я тот бог, который […] сошел на землю спасти род человеческий, другого бога не ищите»[1053]. Бальмонт тщательно повторяет ее, как и большинство из заповедей Данилы Филипповича, обращая особое внимание на «женатые разженитесь». Многие формулы почти дословно повторены и искусно вставлены в поэтический размер. Лишь однажды Бальмонт исказил дух и букву хлыстовского учения. Данила Филиппович заповедал не прикасаться к спиртному, и исторические хлысты, действительно, не пили; Бальмонт вставляет вместо этого риторическую конструкцию «да лучист будет хмель».

Называя свою общину ‘кораблем’, Данила Филиппович учил: «Храните Заповеди божии и будьте ловцами вселенной»[1054]. Бальмонт реагировал на эту необычайно поэтическую формулу в первом же стихотворении своего сборника:

Кто ты? — Кормщик корабля.А корабль твой? — Вся земля. (299)