Хмельницкий.

— Вернулась домой твоя бабуся?

— Нет. Была, у нее маленькая дочь Мелася, она оставалась со своим дедом в селе. Ну… а они напали, село сожгли, людей — одних покалечили, других поубивали. Дитя погибло, а может, тоже в ясырь к изуверам попало. А дедушка ее…

Богдан обернулся, едва сдерживая себя. Молниеносно блеснула мысль. Ведь точно так рассказывала и матушка Мелашка! Нападение басурман, молодая мать Мария и дед Улас…

— А что случилось с несчастной Марией? — волнуясь, торопил Богдан.

— Спас ее какой-то донской казак, да и оставил при себе в походе. Молодая, красивая, убитая горем женщина. Из такой хоть веревки вей… Сначала возил ее на своем коне, а потом сама ездила верхом, казачка ведь. Казак влюбился в нее, хотя на Дону у пего была жена и двое детей. Когда возвращался на Дон, признался ей. «Будем, говорит, на два хутора жить, Мария, потому что у меня уже есть одна казачка с двумя сыновьями…» И бабуся, как говорится, плюнула на это басурманское счастье — быть второй женой. Ночью, когда казак еще спал, села на коня и ускакала в родную сторону! Поздней осенью она приехала в Крапивную, будучи на сносях. Ее приютила добрая вдова-казачка, у нее там и дите родилось.

— Да ты, Карпо, кажется, тоже в Крапивной родился? — спросил взволнованный рассказом Богдан.

— Конечно, там. Стоит ли тебе, Богдан, волноваться из-за этого! Когда то было! Бабка моя, узнав, что сделали басурмане с ее селом, не стала расспрашивать про своих. Но она не теряла надежды узнать что-нибудь о родственниках мужа, Полтораколене. Оставался там у нее только свекор, исчез их род.

— Полтораколена?! — воскликнул Богдан, соскочив с коня. — Нет, Карпо, друг мой! Не исчез, не погиб благородный род из Олыки!

— О, правда! Так и бабуся говорила.

— А жива ли твоя бабуся Мария? Где эта многострадальная женщина, как и ее дочь Мелашка?

Соскочил с коня и Карпо, опустив поводья, и, словно спросонья, бросился к Богдану:

— Что ты говоришь, дружище! Какая Мелашка? Она же в ясырь… она…

— Живой видел я ее два года назад. Живой оставил мою названую мать Мелашку Полтораколена-Пушкариху!

И тоже умолк. Живой оставил, освободив из неволи в Синопе. А какой у нее был сын? Где теперь она и ее сын Мартынко, кобзарский поводырь?..

8

После этого разговора Богдан и Карпо стали неразлучными друзьями. Богдан словно брата родного встретил. Теперь он не одинок, у него есть побратим, с которым он будет, как говорила тетя Мелашка, делить горе и радость.

Согретый ласковыми словами Богдана, Карпо тоже не отходил от него ни на шаг.

Весна, казалось, гналась следом за казаками, уходившими от Дуная на Вислу. Уже растаял снег, а может, в этом году он здесь и не выпадал. Подсыхала и нагревалась земля, на лугах зеленела трава… Реки и озера кормили казаков свежей рыбой. Возле Дуная начинали чернеть поля, кое-где уже выехали хлебопашцы. Как святыню оберегали их казаки в этом походе. Те же самые казаки, которые совсем недавно разоряли крестьян контрибуциями и поборами, теперь радовались каждому сеятелю на ниве. Некоторые из казаков подходили к крестьянам, просили у них разрешения пройтись за плугом или дубовый лемех заострить топором. Даже лошадей не жалели, давая вспахивать целину.

Когда подошли к Висле, польское войско, да и казацкое, стало дробиться на небольшие отряды, которые постепенно рассеивались по взгорьям и в привисленских селениях. Не окрепший еще Богдан, после настойчивых просьб Стася Хмелевского, наконец согласился отстать от казаков.

Карпо последовал за Богданом, поклявшись не оставлять без присмотра слабого после болезни сына Матрены.

Все-таки нашелся он, оплакиваемый несчастной матерью. Но ему нужна еще помощь, пока не станет твердо на ноги. Вон какой он истощенный, можно сказать — немощный.

— Вернемся на Украину, Богдан, отвезу тебя в Субботов. Тогда уже и сам поеду домой!.. — серьезно говорил Карпо, когда Богдан советовал ему идти с казаками.

Своей душевностью Карпо воскресил в памяти Богдана далекое детство, заставил вспомнить искренних и добрых чигиринских казаков.

— Спасибо, Карпо. Какая это радость! Приедем, сначала расскажем моей матери…

— Кажется, нет ее в Чигирине. Или ты про мою? Умерла она. Разве что бабусе Марии расскажем… — перебил его Карпо.

— Ну да, бабусе, — поторопился Богдан. — Той, что не убегает из родного дома.

— Да, трудно понять матерей, у которых единственный сын, едва успев встать на собственные ноги, спешит омыть свою голову в кровавой росе на чужбине. Если не с моста да в воду, как моя… то хоть замуж, как пани Матрена, — с подчеркнутым равнодушием, а может, со скрываемой тоской сказал юноша. — Говорили люди, что и дитя нашлось у нее, не погибать же ей от тоски. Слухи у нас ходили, что ты погиб. Ничего лучшего и не смогла придумать женщина, цепляясь за горькую жизнь. Братика тебе, друг, вырастит…