Хмурь

Посёлок мне надоел заранее, еще до того, как я вышел из длинного деревянного дома, пахнущего теплом и дымом. Просто очередное место, где все смотрят мимо меня до тех пор, пока не поймут, что это я – хмурь… если поймут. Ведь даже в тех местах, где мы с Хрычом уже побывали, не всегда это знают. Того же похищенного ребенка в северном селении мы искали сами, без почетного сопровождения, и в результате все восторги достались Хрычу.

Люди тут выглядят вполне довольными. Сколько мы ездим по Подкамню – столько я пытаюсь понять, чем именно довольны все эти люди, живущие на земле варок и работающие на них же, не имеющие ничего своего. Живут. Рожают детей. Работают. Умирают. Варки, впрочем, их не обижают, вполне себе ценят: им, малочисленным, иначе ни за что было не обжить столько земель, не добывать столько руды, не ловить рыбы, не торговать с окрестными землями.

Войны, которые десять-пятнадцать лет назад терзали Полесье, Загорье и Порожки, почти не зацепили Подкамень. Варок не так уж много, и они слишком дорожат своими жизнями, чтобы воевать за что бы то ни было. Так что они, в отличие от всех своих соседей, даже укрепились за это время: беженцы заселяли и обрабатывали варочью землю, самые бойкие из людей создали приграничный пояс поселений, откуда гнали в шею мародеров и прочий сомнительный сброд, что просачивался через пределы.

После череды войн Подкамень еще больше окреп: разрушений там было немного, восстанавливать почти ничего не пришлось, зато работа находилась всегда, земли было вдосталь. А соседние земли, помалу отстраиваясь после усобиц, нуждались во многих вещах. И эти вещи Подкамень им охотно поставлял в обмен на то немногое, что еще можно было взять с соседей, истощенных долгими годами больших и малых войн.

– Тебе не нравится эта история, – вдруг говорит Хрыч, и я от удивления спотыкаюсь на ровном месте.

– С каких пор тебя волнует, что мне нравится?

– Как думаешь, у них всегда столько стражников на улицах? – спрашивает Хрыч вместо ответа.

Один мрак знает, как часто мне хочется тюкнуть его по затылку, забрать свой меч и пойти куда глаза глядят. Сколько можно таскаться на привязи, сколько можно жить по чужой указке, в конце-то концов?! Годы обучения были пыткой, туго свернутой в клубок, застрявшей в горле, много лет я мечтал выплюнуть эту кость – и вот теперь, когда я вышел за стены обители, меня за собой таскает Хрыч. Как самострел, который достают из чехла при надобности.

Я – наконечник стрелы. Я вершу справедливость.

И никуда я не побегу, конечно. Стать преступником, без поддержки канцелярии утратить хорошо оплачиваемую работу, лишиться пути на Хмурую сторону без Пёрышка, рецепт которого наши назида… наставники берегут пуще глаз – я не для этого столько лет надрывался. Просто это очень глупо: получать ножны с мечом от наставника лишь в какое-то неведомое «своё время», когда он сочтет, что больше ничему не может тебя научить. Это годится для воинов, которых обучают другие воины. Но ведь наставники – не хмури. И никто не хмури, кроме нас. Созданные и обученные людьми, мы должны бы получать волю уже после первого захода на Хмурую сторону, потому что никто другой не знает, что это такое – быть хмурем. Так думаем мы, но остальные думают иначе.

«Это дитя так хочет свободы, словно знает, что с ней делать», – говаривал мой дед, когда я был ребенком, и меня это очень злило. С тех пор кое-что изменилось: я давно не дитя и я знаю, что делать со свободой. Наверное.

Стражников на улицах действительно много. В основном это варки, при оружии и кое-каких доспехах: на всех нагрудники, на некоторых – шлемы. Что им охранять на улицах? Рыбалок? Они боятся, что мстительные сирены нашлют на них дождь из каракатиц? Взгляды у стражников слишком цепкие для тех, кто стоит на своем месте лишь для красоты.

– Кого стережетесь? – повысив голос, спрашивает Хрыч, и Зануд останавливается, ожидает, пока мы подойдем.

– Всякое бывает, – говорит он, – море рядом, горы рядом, лес. В лесах еще со времен наших дедов гномы водятся, а на той стороне залива скальные гроблины живут в горах. Кошек, чтоб гномов отваживать, у нас нет, не приживаются что-то… Да и вообще – убивец-то, быть может, ещё на воле ходит!

«Они меня теперь не выпустят», – звучит в ушах горячечный шепот Лисицы.

Значит, танна не верит в вину брата и выставила стражу, чтобы никто не сбежал из посёлка? Или здесь вправду опасаются мести сирен? Горы, лес. Ну да. Кто знает, какие чародейские творины могут прийти сюда теперь, когда стало известно, что рыбалки держали в плену сирен?