Хмурь

Чародеев замок, как его называют загорцы – он не замок на самом деле, это просто небольшая жилая башня в очень красивой долине, окруженной аж четырьмя водопадами. Камень башни от времени позеленел, потому кажется, будто она не была никем построена, а просто выросла здесь, как диковинное дерево.

Мы добирались сюда три дня – дурацкая процессия из выживших хмурей, последнего чароплёта и не разбежавшихся наставников загорской обители. Погода испортилась, с неба лились холодные колючие дожди, которые сделали всё вокруг таким унылым, таким осенним, что мне аж тошно сделалось. Я пожелал, чтобы дождь прекратил нам досаждать – и он прекратил. Нас укрыло прозрачным куполом, через который капли просачивались лишь изредка, когда мы ехали под деревьями или по узким улицам встречных деревень.

– Уи-и! – верещала на это Птаха и аж подпрыгивала в седле, пугая свою лошадь, – Накер чароплёт, Накер чароплёт, а наплети мне новую косынку с кружавчиками, а?

Весёлость её была такой неподдельной, словно ничего плохого с нами отродясь не случалось, и смотрела она на меня с таким восторгом, словно сама не сплела чары похлеще моих совсем недавно, когда свалилась мне, как снег на голову, из мраковых подкаменных далей.

Медный косился мрачно и ничего не говорил. Мне очень знакомы такие взгляды, я навидался их в обители – так смотрят на тех, кто оказался впереди, просто так оказался, не приложив для этого больше усилий, чем другие. Так смотрят на тех, кому завидуют. И взгляды Медного меня тревожат. Человек, с которым я прошел сложный путь, теперь сделался кем-то вроде соперника, но это лишь досадно, а по-настоящему плохо то, что кроется за этой завистью: чароплёт молчаливо признал, что я вдруг стал уметь больше, чем он сам. То есть в моем распоряжении оказалось ужас как много сил, а ведь я их совсем не понимаю, я не умею с ними справляться.

Из-за той каши, которая варится в голове, в последние дни я особенно много рисую, только не людей и не события. Я пытаюсь нарисовать потоки того неразличимого, которое создало купол над моей головой, которое позволило мне влезть в головы к разбойникам, за которое меня невзлюбил Медный. Я хочу понять это незримое, но пока догадался лишь об одном: оно всегда было рассеяно в воздухе, словно капли влаги во время дождя. Мы просто не умели их собирать, а теперь стали уметь.

Конечно, это потому, что Хмурый мир понемногу проникает в солнечный, неся с собой дымкие тени, тоскливые знания и запах акации.

Я ужасно сосредоточен на дороге и почти не разговариваю. Другие понимают, какая сложная задача мне предстоит, и не отвлекают меня пустыми беседами даже во время привалов и ночевок.

Дед знает, что я делаю такое сложное лицо лишь потому, что не хочу разговаривать с единственным человеком – с ним. И он тоже ничего не говорит.

Птаха

А в подкаменном посёлке рыбалок все сдохнут, и очень это знание меня согревает. Творины придут и убьют их всех, ха! Это просто жуть как мило со стороны творин – выходит, мне самой не придется тянуться в такую даль. Из солнечного мира я б и не достала, а на Хмурую сторону мне как-то ходить перехотелось.

Я знаю, что еще надо будет, вот прям теперь и надо, но бр-р, до чего ж мне стало неловко и даже противно, когда оказалось, что привычная моя, родная, считай, Хмарька – вовсе даже не она!

Новым своим силам я почти и не удивилась, не то что Накер. Я-то всегда знала: та дверка, которую для нас отворили наставники – не единственная, должно было случиться еще чего-то эдакое, чего-то особенное, и с кем же ему случаться, если не со мной, с великолепнейшей Пташкой?

Другим так не повезло, и мне от этого грустно.

Мне жаль нашу полесскую обитель, которой скоро не станет – в ненавистных и родных мне стенах теперь будет устроено очередное земледержцево обиталище. Надеюсь, эта скотина не сможет там жить, надеюсь, он еще на подходах, в лесочке, будет вспоминать меня и немедленно обделываться от ужаса.

Жаль мне старого Пня, нашего старче, который так столько всего повкладывал в обитель и в нас во всех. И Хрыча мне тоже жалко: он хоть и гад ползучий, но ведь он выучил нас, не дал пропасть и переживал за нас по-своему, всегда, я-то знаю.

А больше всех мне жаль Веснушку, единственную мою подружку. Она всегда такой серьезной была и обстоятельной, видно, потому и повредилась умом, когда поняла: кровавое море, в котором утонут земли края – это всё из-за нас, из-за хмурей.

Те красные тропинки и груды костей, что мы видели на той стороне – они не про то, что может случиться, а неминуемое, для которого уже все сделали всё. Наши наставники – когда научили нас ходить на Хмарь… бр-р, в Хмурый мир, мы сами – когда ходили, ходили и ходили, пробуждая его, то есть чародееву память, а в оконцовке чего будет? Вот то и будет, что как только мы Чародея оттуда вытащим, остатки его сил бахнут в солнечный мир, а оттого творины станут сильными и начнут видеть.