Хмурь

– На четвертый год они отписали нам, что всё, что никого в живых не осталось, – бубнит старуха Элинья, вертит в руках глиняную чашку со смородиновым отваром. – Мы поверили, мы поверили, конечно, они ведь всё время и прах нам присылали, и пряди волос присылали, и мы ездили с этим прахом… Ездили хоронить его в родной земле, а назад мало кто потом возвращался. Они убивали нас, убивали нас, говоря нам, что вы умерли!

Остальные сидят, не поднимая глаз, только чароплёт, Медный, жрёт меня глазами. Не подавись, хочу я ему сказать, но вместо этого делаю вид, что ничего не замечаю, потому что Медный – он как раз в моем вкусе, и самое лучшее, что я по этому поводу могу сделать – поменьше на него смотреть. И так всё перезапуталось – дальше некуда.

Смотреть на Накера безопасней – он свой и привычный, хотя немного и новый тоже. Говорит уверенней, дичится меньше, у рта строгие складки прорезались – ух, того и гляди, всеми тут командовать начнет!

Словно в противовес ему, наставники мнутся, хрустят пальцами, шаркают ногами под лавками. Они хотят спросить, что на самом деле стало с их детьми, и боятся. Элинья тоже хочет и боится. Не могу понять, кому и кем она приходится – сказала б я, что она походит чем-то на Змейку, но, быть может, мне просто хочется так думать.

Накер – тот, наоборот, смотрит на Элинью с большим вниманием, а на старика, своего деда, старательно не глядит вообще. Не понимаю отчего. Если б я помнила кого из своих родных и встретила их тут – я б обрадовалась, наверное. Хотя, конечно, уроды они. И эти наставники, и те, наши. Своих детей, значит, не смогли крючить так, как надо было, так отдали их другим, чтоб крючили те. Разве ж кого из них можно назвать нормальным?

Вижу краем глаза движение, воздух становится сырым и плотным, пахнет туманом. Смотрю туда, где растут молодые абрикосы и кушит. Сперва мне показалось, будто среди них рыскают кочки с пушистыми хохолками, но… нет.

Я до того обалдела, аж в пальцах закололо – у деревьев возятся недолетки.

Пять мальчишек, три девчонки, дымкие, как будто я вижу их на Хмарьке. Они сажают такие же дымкие абрикосы и кушит, те самые, которые теперь торчат у забора молчаливым караулом и только роняют оранжевые плоды, как слёзы: туп, гуп. Когда эти мальчишки и девчонки были живы, абрикосы даже пожелтеть не успевали, их объедали зелеными, кислющими, с мягкими сладкими косточками. Теперь некому их есть, разве что птицы расклевывают мякоть. Наставники к ним близко не подходят. Туп, гуп.

На стол вспрыгивает котенок, серый с белыми пятнышками, и я от неожиданности едва не подпрыгиваю. Котенок лениво идет между посудинами, хотя должен был уже унюхать, что нет в них ничего, только отвар и кукуруза вареная.

Опять оборачиваюсь к деревьям у забора – недолетки там. Пытаюсь поймать взгляд Накера, указать на них, но Накер смотрит на Элинью. Другие точно не увидят.

Если на то пошло, думаю я, раз уж здешние и наши наставники настолько не любили своих детей, что отдали их на истерзание в другую обитель, так и не ныли бы потом, что те стали умирать. А то, видишь, наставникам настолько важно было «вернуть миру равновесие, утерянное со смертью чароплётов», что аж родную кровь для этого посудились отдать! И чего? Когда они узнавали, что и впрямь её отдали, до смерти, а не понарошку – так сразу же сдувались, как варочьи огородные пугалки без воздуха.

Вот наши наставники отчего-то не поразбежались, выполнили свою задачу, хотя здешние трепачи им наверняка тоже чего-нибудь наврали.

– Я понял, – говорит Накер. – Они тогда думали, Чародей где-то здесь. А вы думали, он где-то в Полесье. Вы все подозревали, что он не умер, правда? А потом всё же поверили, что умер, и тогда… Загорский земледержец тоже собирался объявить себя соединителем земель?

– Нет, – сухо отвечает старик. – У него не было для этого так много связей, торговых путей и хмурей, как у полесского. Только одна Морошка была, да и она…

Всем вокруг становится грустно. Я понятия не имею, почему, кто такая Морошка и чего с ней произошло такого, что кажется им грустнее падающих наземь спелых абрикосов, которые некому есть.

От взгляда Медного у меня зудит под лопатками. Ужасно изучающий взгляд. Почему бы чароплёту не подавиться кукурузой насмерть?

– Последнее видение Морошки было очень отчётливым и очень пугающим, – говорит старуха Элинья. – Жаль, она не сумела пройти по этому пути до конца, отыскать Чародея и убедить его что-нибудь сделать с этим… Но мы смеем надеяться, это получится у вас – а как как иначе можно остановить ту беду, которая надвигается на все наши земли?

Только тут я соображаю, чего все переполошились. Они боятся прихода кровавых лун, которые напьются крови и… Словом, тоже мне новость, давно ведь известно, что будет новая война – война людей и варок с творинами!

Я опять смотрю на недолетков, а те смотрят на меня, ну или мимо меня, разве по ошмётку дыма поймешь?

Кажется, ни наставники, ни другие хмури не поняли: вовсе не кровавых лун им нужно бояться.

Гном