Хмурь

Ну а когда и зачем она сама тянулась к другим выучням, зачем ей потом нужно было таскать в тот чулан Гнома и наверняка кого-нибудь еще – про это она мне, разумеется, не докладывала. И всем своим видом давала понять, что мне до этого не должно быть никакого дела.

Злить Птаху – столь же приятно и осмысленно, как перекрикивать бурю, так что ради собственного душевного покоя я очень быстро убедил себя, что мне действительно весьма немного дела до всего, что она делает не со мной.

Глава 7. Не мясо

Птаха

Я провоняла рыбьими потрохами насквозь, я не отмоюсь никогда и не выберусь отсюда до самой смер… Нет, я даже не помру, как нормальные люди, а растворюсь в горах кишочков и чешуи, среди отрубленных бошек и вырванных жабр.

Надо ж было так обмануться…

– Пташечка, нам новые ножички принесли!

Туча. Подлиза писклявая. Сначала, еще в Энтае то есть, она мне пыталась козьи морды строить, но быстро поняла, что это хороший способ остаться без морды вообще. Теперь заискивает, хвостом не метёт лишь потому, что хвоста у неё нет.

Протягивает нож для разделки – узкое лезвие с ладонь длиной, нескользящая рукоять из мшистой коряжки. Вместо набалдашника – широкое основание с зазубринами, чтоб чешую счищать. Тупые раздельщики всё время ставят ножи на эти рукояти, как горшки цветочные, а потом забывают про них и ранятся о лезвия, раны получаются паскудными и потом воспаляются от рыбьих потрохов. Но раздельщики всё равно ставят ножики на рукояти, потому как здешние люди – совершенно особые недоумки, они даже на своих ошибках не учатся. Честное слово, от нас и от тех баб, которых мы притащили сюда из Энтаи, толку будет побольше, чем от местных. Недаром к сложной работе с крупной рыбой варки людей не подпускают, устроили себе для этого отдельную разделочную дальше по берегу. Презирают они нас, умники-переростки, оно обидно, конечно, но посмотришь на местных работничков и спрашиваешь себя: а чего, не за что разве?

Выдергиваю нож из Тучиной лапки и представляю, как втыкаю лезвие ей в ухо. Четыре раза. Отворачиваюсь и принимаюсь за разделку рыбы.

Я обещала Гному, что буду вести себя хорошо, то есть не уроню его бабу-дуру в море со скалы и не буду «говорить ей слишком много грубых слов». А то она пугается и расстраивается, а от этого расстраивается Гном, а от этого, мрак забери, расстраиваюсь я.

Тьфу ты, вот почему ему непременно нужно было упереться в самые гнусные из окрестных земель и притащить оттуда самое писклявое ущербище, которое там нашлось? И не поверю я, что у болотцев все бабы такие – да они бы вымерли давно! И не говорите, что на Гнома других охотниц не находилось, мракова мать!

А Гном даже не понимает ничего, потому как мужик и балбес. Так и спросил: «Отчего ты, Пташка, так взвилась из-за Тучи? Ведь оба мы признаем, что мне ты всегда предпочитала Накера!».

Да при чём тут это вообще? Я-то предпочитала Накера, конечно же, и ему, и Мелу, и Буланому, но это ж еще не значит, что они могут путаться с кем попало, да еще при этом делать такие счастливые рожи! Как можно быть такой бестолочью, чтобы этого не понимать?

С хрустом отсекаю окуневу башку величиной с ладонь. Замечательный новый ножик, ну можно, я воткну его в ухо Тучи хотя бы разочек?

– А завтра вечером они Водораздел отмечают, гулянья у воды устроят, пойдем?

Пищит. Разделывает рыбу на соседнем столе и пищит. Ветродуйные машины не могут заглушить её голос, как не могут разогнать вонь рыбьих кишок.

– Не хочу, – говорю, чтоб Туча отцепилась, наконец, скидываю потрошёные тушки на ездунок, дёргаю рукоять. Не оторвала, ух ты.

Больно мне нужны эти гуляния, с кем тут гулять-то? Вокруг только варки, которые того гляди наступят тебе на башку, и работающие на варок люди, тупые настолько, что не могут убирать ножи оттуда, где постоянно режутся об них. И еще Гном с Тучей, которые будут торчать там с тихими улыбками умалишенных. И Псина, который вообще не понять что тут забыл.

И еще, конечно, я. Слишком замечательная, чтобы находиться среди всего этого еще хотя бы один день. И еще один день, и еще.

Как только Накер приедет сюда, мы тут же уедем отсюда, во как. Уедем и поломаем что-нибудь в Энтае, а может, просто отправимся далеко-далеко и будем там чудить, как захотим.

Ох, я надеюсь, он приедет, потому что его нет уже очень, очень долго. Если он передумал или помер где-нибудь по дороге – я ему башку отгрызу.

Гном

Паук в углу медленно перебирает лапами – цоп-цоп, тонкая паутинка раскачивается и, кажется, вот-вот оборвется. Капля воды стекает по оконному стеклу, настоящему стеклу. Шуршит в паутине сухая оболочка мухи.

Как это – быть мухой, застрявшей в паутине?

– Почему ты до сих пор считаешь себя в подчинении наставников? Ты же такой… особенный.

Туча смотрит на меня серьезными глазами цвета мёда. В ее серьезности есть что-то смешное, детское.

– Потому что есть правила.

– Да вот не нужны же тебе их правила! Ты можешь создать собственные. Ведь ты сильнее их, умнее, больше можешь и…

– Нет.

– Что нет?