Хмурь

Потом в обитель вернулся Рыжий. Он сказал, ему негде больше стало быть. Он тоже сидел подле меня, но не плакал. Он говорил, что всегда мечтал меня прирезать, повторял и повторял это. Я хотел сказать ему, чтобы прирезал, потому что я устал сидеть так, с тяжелыми глазами и словами, которые теряются в голове. Но я не мог ничего сказать, потому что рот меня не слушает. Рыжий смотрел на меня эдак внимательно. Рыжий понял, что я хотел сказать, но не послушался меня. Ухмыльнулся и ушел. Даже насвистывал, мерзавец.

Накер

– Где-то в этих краях твой дом? – спрашивает Медный.

Обоз лесоторговцев довез нас до южного городишки с милейшим названием Заноза, дальше мы пошли пешком. Медный говорит, недалеко река, и там можно будет нанять лодку. Деньгами он разжился, кажется, в ничейных землях, я смутно помню какие-то голоса и звяканье монет, которые слышал там сквозь сон.

Очень непрост он всё-таки, этот чароплёт.

– Не в этих, – отвечаю неохотно, потому что воспоминания о доме стали теперь чем-то вроде несглатываемого кома в горле, и я не знаю, что с ним делать.

Я узнаю решительно всё в этих землях, я вспоминаю множество разных бытовых мелочей и ловлю среди них хвосты детских воспоминаний, не столько событий, сколько ощущений, ощущений безудержной, звонкой радости пополам с идиотской уверенностью, что радость будет и завтра, и во все другие дни. В Загорье мне всё время хочется выть от тоски, хочется расцарапать свой череп ногтями и вытащить оттуда эти воспоминания, они слишком светлые, невинные, бескрайние для такого одинокого и во всём запутавшегося меня.

– Я жил в западном передгорье, недалеко от города… города…

Не помню и мотаю головой с досады. Название было короткое и хлесткое, поэтому мы всегда называли его по имени, а не просто «Город», хотя других-то рядом и не было.

– Предгорье, – поправляет Медный.

– Нет, – огрызаюсь я сердито. – Есть предгорья и передгорья, учить ты меня еще будешь!

Медный умолкает, и какое-то время мы молча идем по длинной-длинной пыльной дороге меж кукурузных полей. Здесь кукурузу уже частично обобрали, все нижние початки отломаны, а в Полесье она только начинает вызревать, в Подкамне же не растет вовсе, во всяком случае, не в тех краях, где я бывал.

Тень пришел от кукурузы в телячий восторг и неустанно носится между её рядами, отчаянно шурша и покрываясь желтой пылью – вместе с кукурузой высажены осенние огурцы, богатые пыльцой.

– Хочешь потом поехать домой? – нерешительно спрашивает Медный.

– Не знаю.

Не хочу, конечно же. Что я там забыл? Бабушка и дед наверняка прекрасно жили без меня все эти годы, а я худо-бедно вырос без них. Что я буду делать в доме своего детства, если приеду туда? Мы давно стали чужими людьми, нам нечего сказать друг другу, и ничего между нами не будет, кроме убийственной неловкости, и во всем этом ком в горле вырастет до размеров ежа и задушит меня.

А может быть, бабушки и деда уже нет на свете.

Как бы там ни было – мне нечего делать в доме моего детства, совсем нечего, совершенно, я знаю это и я не смогу уехать из Загорья, не повидав его. Хотя бы издалека. Хотя бы то, что осталось от него, если самого дома больше нет.

Я должен его увидеть, даже если колючий ёж в горле задушит меня насмерть.

– Ну да мы ж еще не знаем, как в обители обернется, – с ненастоящей бодростью говорит Медный. – Может, старче тебя в оборот возьмет заместо Морошки, чего бы нет, хмурь-то нужен нам всем во как! Тогда тебе не до родни будет, да и вообще…

Отворачиваюсь, не вижу я смысла что-то отвечать.

Я не знаю, какой из меня нынче хмурь, что я могу и чего не могу, нужен я кому-нибудь «в обороте» или вовсе даже вреден.

То есть нет – это я не про одного себя не знаю, я после этого случая в лесу вообще не могу сказать что ж это такое – хмурь.

Что такое я.

Может быть, это знает старче из загорской обители.

Птаха

Гном мне не поверил, конечно, но плевать я на это хотела, главное – сама я знаю, что начнется в любой миг: многие из баб, что пришли с нами из испытария, начнут орать, крючиться, истекать кровью, варки тоже начнут орать и бестолково бегать, а потом все опять будут подозревать Гнома, потому что имя у него такое, неудачное, и потому что не любят в Подкамне полуварок, значит…

Ну, значит, одно из двух: или Зануд потребует, чтобы Гном использовал свой хмурьский дар и ткнул пальцем, то есть мечом, в того, кто виноват во всех последних событиях – или Зануд не успеет ничего сделать, и Гнома просто разорвут на куски.

Или нет?

Всё-таки больше похоже на «да», и такого я допустить не могу, потому как мне не наплевать на него, хоть он и балбес, а кроме того – это ж я всё начудила, а вовсе не он, потому неправильно, если ему из-за меня достанется.

Иду в длинный дом, в свою комнату, собираю немногочисленные пожитки. Главное, одеяло не забыть, какое потоньше, чтоб раздутая котомка не очень бросалась в глаза. Нож, кресало. Монетки, что успела заработать на разделке рыбы.

Заталкиваю котомку под кровать. Перед тем, как уйти отсюда, я должна сделать еще пару дел.