Хочу все знать!

От скуки Мотыльков собирает на могилах букет цветов. Ассорти — садовые, полевые, бумажные. Идет на свадьбу к знакомому, дарит невесте. Невеста истерически взвизгивает, а жених выкидывдет Мотылькова вместе с кладбищенским букетом за дверь..

Тогда Василий спирает венок. Преподносит его брату-студенту. победителю институтских соревнований по боксу. Вместе с лентой. Брат ленту разворачивает и говорит: «Это мне лет через сорок понадобится. Отнеси, Василий, на место и прекрати безобразничать. Стыдно за тебя!»

Мотыльков между тем переключается на ограды.

Ограды разные: у одной сверху пики, у второй — шарики, у третьей— завитушки. Прямо глаза разбегаются. Таскает их Мотыльков, таскает и не может остановиться. Боится какой-нибудь вид ограды упустить. И, наконец, доставляет последнюю. Но она оказывается неразборной и в квартиру не лезет. На свое счастье, Василий сталкивается во дворе с приятелем, который режет автогеном трубы. Дает ему трешницу, тот делит ограду на четыре части и помогает запихнуть в квартиру.

Намаявшийся Мотыльков по-пластунски пробирается меж оград, памятников и венков в гостиную. Садится с бутылкой водки напротив памятника Елизавете Карловне и включает телевизор. Идет репортаж с мясокомбината. На экране возникают гроздья сосисок, лоснящиеся бока мясных туш.

Василий смотрит на экран и со злостью думает: «Эх вы, люди! Уволили за украденный круг колбасы! А я теперь покойничков обираю, и они молчат. Распродам уворованные ограды, памятники и венки — огребу кучу денег… Плевал я на ваш мясокомбинат!»

Мотыльков наливает полный стакан водки и выпивает за свой кладбищенский уголок.

БЕЗ МАТЕРИНСКОЙ ЛАСКИ

Сон — моя страсть. Люблю уютно свернуться калачиком под верблюжьим одеялом и окунуть голову в теплый омут пуховой подушки. Не люблю высовывать ноги из постели. Намыкаешься на прохладном полу, пока отыщешь тапочки.

Вчера будит меня маманя. Пять раз называет по имени. Три раза толкает в бок. Роняет стул.

Открываю один глаз. Маманя показывает будильник.

— Уберите, — говорю, — маманя, будильник. Пока я не искромсал его на мелкие запчасти. И не орите. Сам знаю, как меня зовут. И не толкайтесь. А то сделаю во сне инстинктивное движение — зашибу. И не швыряйте стулья. Они нынче хрупкие.

Сказал и нырнул под одеяло.

Маманя подходит к ногам. Щекочет ступни, желая пробудить меня. Но доставляет удовольствие.

— Пятки, маманя, не забудьте пощекотать, — окончательно раскисая, мурлычу я под одеялом.

Она сдергивает одеяло.

— Не ожидал от вас такого коварства! — кричу я, дрожа от холода. — Верните одеяло.

— Не верну. Опоздаешь на работу.

— Еще пять минут, — умоляю маманю.

— Хорошо, только не больше, — сдается она и возвращает одеяло.

Уютно сворачиваюсь калачиком.

Но маманя начеку. Одеяло снова в ее руках.

— Пять минут не прошло, — выдавливаю я сквозь зевоту. — Взгляните на часы.

— Десять прошло, — строго говорит маманя. — Вставай.

— Заладили: вставай да вставай. Я вам не ванька-встанька. Я, между прочим, ваш сын. Могли бы хоть по утрам проявлять материнскую ласку.

— Если сию минуту не вылезешь из постели, окачу холодной водой, — угрожает маманя.

При упоминании о холодной воде меня передергивает. Я спускаю ноги с кровати и разыскиваю тапочки. Передвигаюсь нетвердо, опершись на маманю. Словно после снятия гипса с коленного сустава.

Протираю мокрой ладонью глаза и плетусь на кухню. Пригреваюсь над сковородкой с яичницей.

Причитаю:

— Не хочу на работу. Там нет кровати. Одни столы. Восемь часов сидения. Как в общем вагоне.

— Опаздываешь на пять минут.

Рыдаю:

— Там клиенты! Одному пиджак перекосил, другому брюки. А третий приходит ежедневно в испорченном мною костюме и живым укором торчит в мастерской. Сегодня по его жалобе приедет комиссия…

Маманя смотрит на меня с упреком.

— Ну что вы на меня уставились? Принесите лучше фужер рассолу.

Маманя уходит на кухню.

Я достаю из шифоньера свой идеально отутюженный костюм. Влезаю в него. Смотрюсь в зеркало.

«А костюмчик в самый раз. Элегантный. Могу же пошить вещь, если захочу!»

Из кухни выползает маманя.

Рассол освежает меня. Я окончательно просыпаюсь и спешу на работу, где меня ждут взвинченные клиенты и дотошная комиссия.

Что-то будет?

В УМЕЛЫХ РУКАХ

Наконец-то мне поставили телефон. Я отвел ему уютное местечко на письменном столе, уплотнив календарь и статуэтку Дон Кихота. Телефон здорово вписался в общий ансамбль стола, придал ему официальный вид. Захотелось позвонить по какому-нибудь важному делу.

Я перебрал в голове все свои дела, но достойными телефонного разговора они мне не показались. Подумаешь: один приятель не вернул книгу, второй — грампластинку. Стоит ли снимать трубку из-за таких пустяков!