Ходили мы походами (сборник)

Но времена шли и неожиданно изменились. Теперь в бурных волнениях перестройки и гласности

немало демократических скороспелок были готовы поменяться с Городинским одежкой, сменить комсомольский пиджачок на героическую телогрейку. Но сам Городинский оказался от всего этого далек. И ранее казалось, более своих слушателей, он уверяет самого себя. Так что теперь – то есть два года назад, Городинский неожиданно собрался и уехал вместе с женой, которая когда-то терпеливо дожидалась возвращения Городинского из лагеря, а позже погоревала в связи с его уходом к другой женщине. Эти метания поглотили несколько лет застоя

, и тогда, если вспомнить, страсти кипели. В отличие от спокойной и несколько флегматичной жены, подруга Городинского была женщиной крайне эмоциональной, даже с избытком эмоций и фантастически худела всякий раз, когда Городинский пытался вернуться в семью. Тут разыгрывалась настоящая драма. За день разлуки подруга теряла около килограмма, причем постоянно – и это самое впечатляющее! – наращивая скорость. Разбитая любовь, как это бывает, опровергала фундаментальные свойства материи. И проявляла себя столь демонстративно, что, казалось, еще немного и подруга Городинского испарится, истает без следа в огне губительных переживаний. Городинский сдавался – тут тоже сказывалась интеллигентность, – тяжело объяснялся с женой, надевал через плечо спортивную сумку и возвращался к подруге. Сам он, отъевшись после лагеря, больше не поправлялся и не худел, держал вес, независимо от жизненных обстоятельств. Так что женщинам было, что сказать ему в трудную минуту, бросить в лицо – и бессердечие, и эгоизм, да мало ли… Но кого можно здесь упрекнуть?

– Хреново. – Стоически резюмировала жена. – Он опять удрал. – В трудные минуты женщина позволяла себе крепкое словцо. Она тратила на него последний пятак из разбитой копилки и вновь начинала собирать, терпеливо откладывать по крупице, дожидаясь своего часа.

Ирония – сама по себе художник, перекраивающий драму в спасительный фарс, чтобы уберечь действующих лиц от разрушения и гибели. Когда с годами острота отношений стала спадать, Городинский научился составлять маршрут утренних пробежек с промежуточным финишем в оставленной семье. Он очень скучал по сыну, который родился за несколько месяцев до посадки в лагерь, и теперь вновь ощущал нехватку мужского воспитания. Тут вечерняя школа давала Городинскому преимущество, с утра он мог не спешить и оббегал обе семьи – брошенную и нынешнюю. Жена Городинского даже в самое безнадежное время не спешила устроить личную жизнь, хотя могла, но предпочла нести крест, оставаясь живым укором непутевому супругу. Поскольку речь и впредь не раз будет касаться национальности, здесь можно добавить, что подруга Городинского была сплошь русской, а жена – лишь наполовину. Другая половина состояла из немецкой крови. По-видимому, более медленное течение именно этой крови определяло и более спокойный обмен веществ, а, как результат, долготерпение и выдержку – качества, которые еще нужно успеть оценить. Известно, что поэтические натуры стремятся к гибельным крайностям, и финал драмы можно было предсказать, как казалось, не в пользу жены. Тем более, если вспомнить бытующий в истории тезис, что немцы выигрывают все сражения, кроме последнего. Немцы будут упоминаться и впредь, поэтому сравнение можно признать уместным. Но здесь, будто в утешение не только жене, но и всей немецкой нации, жизнь рассудила иначе. Городинский вернулся, но не просто, как в былые разы, а с целью.

Истерзанная семья воссоединилась, и супруги стали лихорадочно собираться. Багаж Городинский не отправлял, а мебель раздал друзьям за ничтожную, чисто символическую цену, уверяя, что так она простоит дольше. Поскольку жизнь в окружении Городинского была полна литературных аллюзий, можно сказать, что несколько пухлых чемоданов вполне смогли бы разместиться на заднике декабристского возка, а судьба жены – тоже, кстати, филолога, обрела сюжетную завершенность. Следует добавить, что исчезновение из продажи чемоданов было одной из первых примет нового времени, и тут Городинский еле успел. Пока же он наспех повторял английский, учился водить машину, вечерами беспробудно пьянствовал с друзьями, как бы впрок, на долгие годы вперед, а жена укладывала одежду, отбивалась по телефону от истончаемой страстями соперницы, и поверх вещей не забыла забросить заветные книги, за которые ее муж был некогда изолирован от общества. Теперь они продавались на каждом углу, а само разбуженное общество (как тут вновь не вспомнить декабристов и Герцена) упивалось подвязками Анжелики и состоянием гемоглобина графа Дракулы. Каково было это видеть? Да, нужно было ехать. Ехать.