Ходили мы походами (сборник)

Несколько лет назад отцу удалили опухоль кишечника. Тогда казалось, все обошлось благополучно, и он отделался лишь грыжей по линии щедрого, через весь живот разреза. По сравнению с масштабом проблемы это считается у нас пустяком, подумаешь, грыжа. И действительно, годы шли, болезнь о себе не напоминала. Но стоило Городинскому уехать, вспыхнул рецидив. Сразу обнаружились метастазы, повторная операция была бессмысленной. Жизнь обрела новый, беспощадный и точный ориентир. Для Городинского известие было страшным ударом. Сначала думали вообще не сообщать, но потом решили следовать американской традиции – выкладывать все, как есть, без утайки. Расчет Городинского на счастливую встречу рухнул, и теперь он изводился, не зная, как помочь. Слал таблетки, травяные чаи, доллары, умолял покупать все свежее,

с базара, особенно ягоды. Как раз тогда был сезон. Тлеющее чувство вины вспыхнуло с новой силой. Обо всем этом я знаю подробно, некоторые хлопоты по уходу за отцом Городинский возложил на меня. В частности, в связи с устройством в больницу. Городинский прислал деньги специально на этот случай. Но отца взяли и так

, поместили в отдельную палату, допустили для круглосуточного ухода жену. Даже поставили ей отдельную кровать, чтобы было, где отдохнуть. Поэтому доллары пришлись не взяткой, а заслуженным подарком, вознаграждением, пусть скромным или смешным по американским меркам, но у нас – на уровне месячной зарплаты врача. Это отнюдь не говорит о чрезмерной щедрости дарителя, просто жизнь наша, увы, именно такова.

Докторша была хлопотуньей домашнего вида с круглым румяным лицом и избыточными формами, больше похожая на повариху. Когда я вошел в кабинет, она лежала поперек кушетки, подперев головой стену. Ноги в чулках отдыхали на стуле, домашние туфли стояли рядом, а сама поза, по-видимому, обозначала готовность немедленно сорваться и бежать, исполнять долг. Распластанная на простыне, она напоминала тюленя, взобравшегося на льдину. Дело было в воскресенье, докторша дежурила. Момент дарения был выбран не случайно, рассчитан до мелочей мачехой Городинского. Та получила воспитание в давние времена, когда взятка должностному лицу считалась серьезным преступлением, тем более – врачу, чей труд пронизан пафосом самопожертвования. Потому, отправляя меня со щекотливым поручением, мачеха Городинского беспокоилась не только за судьбу быстро слабеющего мужа, но и свою – искусительницы, и мою – орудие искушения и даже, подозреваю, видела в докторше не пресловутое должностное лицо, а жертву жестокого соблазна. Думаю, если бы я был изгнан из кабинета вместе с деньгами – это принесло бы ей моральное удовлетворение,

вернуло бы веру. Но ничего подобного не случилось. Докторша, не изменив позы, поглядела, как я приземлил конверт с долларами на край стола. Слова почти не понадобились. То была скромная плата за передышку от домашних тягот, еще предстоящих. С помощью той же докторши удалось сделать важное дело. Был составлен документ с бедственным диагнозом, заверен по всем правилам в больничной канцелярии и отправлен в далекую Америку. Городинский проживал в эмиграции меньше года и, чтобы отлучиться, были нужны веские основания.

От того дня у меня сохранилось еще несколько случайных впечатлений. В туалете работал единственный кран, два – над соседними раковинами стояли без ручек, а штыри густо, видно, навек, были замазаны синей краской. Прямо над ними на развороте школьного листа в косую линейку висел призыв, выполненный огромными каракулями. Мужнины будьтэ людями, а нэ свынямы.

Буквальное воспроизведение звукоряда добавляло призыву категоричности, и, тщательно закрыв кран, я проверил свое отражение в мутном зеркале. Больничный коридор был по-летнему прохладен и пуст, только у одной из дверей сидела в кресле (кресла старые, но были, даже в чехлах) пожилая женщина. Голова была запрокинута на спинку кресла, а на месте глаз, устремленных в потолок, стояли багровые, в поллица провалы, как осыпи на месте иссохших горных потоков. Она услышала шаги, глянула, и под мучительными корчами я отчетливо разглядел жадное, почти больное любопытство, спасательный круг, до которого важно дотянуться из темной, глубинной воронки отчаяния.

В нашей палате супруги, сидя лицом к окну и плотно сойдясь плечами, ели виноград. За окном уходило лето, верхушки старых лип просеивали свет в глубину аллеи, дробили на асфальте блеклые лепестки закатного солнца. Картина была идиллическая. На вопрос, как прошла операция с долларами, я отвечал, что удачно, без особого риска. Впрочем, и по другим приметам было видно, что времена изменились. Долгую жизнь трудно миновать в пределах одной эпохи.