Холоп августейшего демократа

— Вот это я понимаю! Не-е, есть ещё порох в пороховницах! Давай сегодня нажрёмся с тобой, как встарь, хоть и невесёлая у нас пьянка, Иваныч, получается. За тебя, друг мой лютый, — дей­ствительно всякое промеж нами бывало. За жизнь нашу, — а что поделаешь, закон курятника: пока до верхнего шестка доберёшься, весь в помёте будешь, это уж непременно, зато сверху гадь на кого хочешь. А мы вот с тобой прорвались и уже сколько лет на этом ше­сте сидим, и никто, никто нас отсюда не сковырнёт! — Он первым опрокинул свою рюмку, крякнул и, закусив куском южноамерикан­ского континентального яблока, продолжил: — Главное, обидно, аж вот тут слёзы стоят, — он рубанул ребром ладони по горлу, — когда мы с тобой придумывали Преемничество, разве таким его представляли? Мы же опять-таки о народном спокойствии и благо­получии пеклись. Защищали его от пройдох и демагогов всяких, народные деньги берегли и покой в государстве! А что к середине века получили? Разве для того с таким трудом прививали безнародные всеобщие выборы, внедряли молчаливые дебаты кандидатов на телевидении, искореняли плакатоманию и все эти листовки — атавизмы подпольных войн и народничества? Есть один огромней­ший баннер на развалинах так и не достроенного публичного дома в центре столицы и хватит. Ну и каков итог? Преемники вообще обмельчали, с нами, отцами основателями, не то что не делятся, так даже и не советуются. Это полбеды, но они же и к людям переста­ли выходить, фотографии для газеты не допросишься, чтобы под­данным доказать, что сегодня уже не Шестой Преемник на троне, а Седьмой, и основной закон соблюдён.

— Да и чёрт с ним, с этим народом, — перебил его канцеля­рист, — за себя кривдно. Служишь, служишь, а ни слова доброго, ни нагоняя праведного. Ровно мыши: утром шмыг за стенку, часа три шу-шу, му-шу и невесть куда канут, а время придёт, приводит такого же, как сам, серенького да незаметненького, вот он — мой продолжатель! И лепи из него будущего Августейшего Демокра­та! Где они только друг друга находят, как будто в наших казе­матах невидимый папа Карло завёлся и строгает их по шаблону, главное — все спортсмены.

Вот такие, брат, дела, а ты говоришь, коалы!

17

Незадолго до того, как вдалеке за горой раздались приглу­шённые расстоянием выстрелы, Макута-Бей сидел вместе с Сар- мэном на террасе и допрашивал вконец оробевшего Юньку.

— Так говоришь, старик туману напустил, и все стали для моих людей невидимыми? — прихлёбывая чай, вопрошал атаман.

— Истину так, хозяин. Белёсины такие в воздухе заплясали, и нас перестали видеть, да и в туман они зайти не могли, что-то их не пускало. Потом, пока конники вокруг гарцевали, мы в энтом туманце к ладье пошли, — парень будто бы споткнулся и замолчал.

— Ты это. всё как на духу Бею говори, а то башку и тебе, и твоей крале сверну! Смотри у меня! — Сар-мэн погрозил пар­нишке своим здоровенным кулаком.

— Да нешто я не понимаю? А потом у нас, у крепостных ба­рыни Званской, и привычки к вранью нет. Матушка-господница это качество в нас начисто отбила. Ну так вот, знамо, двинулись мы к кораблю этому.

— Уж так и кораблю? — перебил его с недоверием Макута.

— От те истинный шестиконечный крест, атаман! Борта вы­сокие, я до краю чуть дотянулся, а иных и вовсе подсаживать пришлось. И что чудо-то — воды по щиколотку, а така махина плавает, что то малое утятко.

— Погоди-ка, Бей! А чего это ты преждь запнулся, правдивец званский? — опять вмешался Сар-мэн.

— Да вот из-за этого, атаман, — молодой разбойник до­стал из-за пазухи небольшой свёрток какой-то странной материи и протянул её начальникам.

Повертев в руках эту невесомую не то марлю, не то паутину, попробовав её порвать и чуть было не порезав себе руку, Сар-мэн протянул лоскуток Макуте.

— Железная она что ли? — дуя на изгиб ладони, пробурчал он.

Макута долго с интересом разглядывал диковинку, попробо­вал её на вкус, понюхал, осторожно подёргал, достав нож, попы­тался разрезать наконец, положив на небольшой чурбан, невесть для чего стоявший рядом со столом, достал свой допотопный пистоль с глушителем и дважды стрельнул в тряпку. Одна пуля вжикнула рикошетом и ударилась в стену, а вторая, разбившись в лепёшку, упала на пол.

— Вот те и едрён пирамидон! — с уважением забирая вол­шебный плат обратно, произнёс предводитель. — Отменная штучка, где взял, там что ли?

— Трофей, атаман, — понуро произнёс Юнька, в душе про­клиная себя за то, что профукал такую диковину. Надо было сра­зу Дашке отдать, да пожадничал, хотелось повыгоднее продать, чтобы на свадьбу денег хватило. Да и невеста хороша, как угля­дела полотно это, так аж зашлась вся, дескать, блузку себе из неё сконстромолю. Блузку! Тута вон впору латы из неё ковать.

— Трофей, говоришь? — переспросил его Бей.

— Да какой трофей, когда он ещё ни в одном деле не был! — взорвался, дивясь наглости подчинённого, Сар-мэн.

— А тогда у камня, там что не дело было? — стоял на своём Юнь. Он хоть и зелёным ещё был бандюком, но уже доподлинно знал, что, по священным воровским понятиям, трофей силой не отнимается, а может быть только выкуплен.