Холостяк

Вилицкий. Я бы желал поговорить с вами наедине… Дело довольно щекотливое…

Фонк (понизив голос). Вас, может быть, стесняет присутствие господина Созомэноса… Помилуйте! Посмотрите на него. (Указывает на Созомэноса, который погружен в тупое онемение и лишь изредка выпускает дым изо рта.) Он и не замечает нас. У него воображенье не то, что у нас с вами: он, может быть, теперь на Востоке, в Америке, бог знает где. (Берет Вилицкого под руку и начинает с ним ходить по комнате.) Говорите, что вы хотели мне сказать?

Вилицкий

(нерешительно). Вот видите ли, я, право, не знаю, с чего начать… Вы такое мне оказываете расположенье. Ваши советы всегда так дельны, так умны…

Фонк. Пожалуйста, без комплиментов.

Вилицкий (вполголоса). Помогите мне, ради бога. Я нахожусь, как уже вы могли заметить из наших последних разговоров, в весьма затруднительном положении… Вы знаете, я женюсь, Родион Карлыч; я собираюсь жениться… Я дал слово — и, как честный человек, намерен свое слово сдержать… Я ни в чем не могу упрекнуть свою невесту; никакой в ней перемены не произошло… Я ее люблю — и между тем… Вы не поверите, одна мысль о близкой моей свадьбе такое на меня производит впечатление, такое… что я иногда самого себя спрашиваю: имею ли я, в теперешнем своем положении, право принять руку моей невесты; не будет ли это наконец с моей стороны обман? Что это такое, скажите? Боязнь ли потерять свою независимость или другое какое чувство?.. Я в большом затруднении, признаюсь.

Фонк. Послушайте, Петр Ильич… Вы позволите мне изложить вам мое мнение с совершенной откровенностью?

Вилицкий.

Сделайте одолжение! сделайте одолжение! (Останавливаясь и оглядываясь на Созомэноса.) Но, право… мне совестно перед господином… А! да он, кажется, спит!

Фонк. Неужели?.. В самом деле!

Подходит к Созомэносу, который заснул, свесив голову на грудь, и в продолжение всего следующего разговора только изредка вздрагивает и, как говорится, «удит рыбу».

Ах да, это очень забавно! (Про себя.) Eine allerliebste Geschichte![2] (Громко.) Это с ним довольно часто случается… Что за чудаки эти господа сочинители! (Нагинаясь к нему.) Спит, как моська! Но мне, право, это очень нравится. Это очень оригинально — а?

Вилицкий. Да-а.

Фонк. Ну, вот, стало быть, вам теперь и нечего беспокоиться.

Оба возвращаются на авансцену.

Итак, послушайте, любезный мой Петр Ильич… Вы желаете знать мое мнение насчет вашего брака… не правда ли?

Вилицкий кивает головой.

Это вопрос весьма деликатный. Я начну с того… (Останавливается.) Вот видите ли, Петр Ильич, по-моему, человеку, особенно в наше время, невозможно жить без правил. По крайней мере я, с самой моей молодости, предписал себе некоторые, так сказать, законы, от которых никогда и ни в каком случае не отступаю. Одно из моих главных правил следующее: «Человек никогда не должен себя ронять; человек должен чувствовать уважение к самому себе, должен отдавать себе отчет во всех своих поступках». Теперь я перехожу к вам. Вы года два тому назад познакомились с господином Мошкиным, господин Мошкин неоднократно оказывал вам услуги, может быть даже весьма значительные…

Вилицкий. Да, да, я ему многим обязан, многим…

Фонк.

Я нисколько в этом не сомневаюсь; я не сомневаюсь также в вашей благодарности… Благородство ваших мыслей мне слишком известно… Но тут представляется вопрос, на который следует обратить внимание. Господин Мошкин, конечно, достойнейший человек; но, скажите сами, любезный мой Петр Ильич, вы и он, принадлежите ли вы одному и тому же обществу?

Вилицкий. Я так же беден, как он; я еще беднее его.

Фонк. Дело не в богатстве, Петр Ильич: я говорю об образованности, о воспитании, об образе жизни вообще… Вы извините мою откровенность…

Вилицкий. Говорите; я вас слушаю.

Фонк. Теперь… теперь насчет вашей невесты. Скажите мне, Петр Ильич, вы ее любите?

Вилицкий. Люблю. (Помолчав немного.) Я ее люблю.

Фонк. Вы в нее влюблены?

Вилицкий молчит.